Литературный институт. Виктор УлинЧитать онлайн книгу.
моя – как повесть,
Что нам не дописать, быть может, никогда.
* * *
А я все-таки попытался дописать.
Вкус помады
Это было давно, хоть и правда.
* * *
В 80-х годах прошлого века я часто пел одну песню.
Автора уже не помню; не имея привычки без особой нужды рыться в зловонной помойке Интернета, не стал искать я и точного текста, а привожу по памяти один куплет:
Тридцать лет – это солнце и море,
Вкус помады и горечь потери!
Тридцать лет – это радость и горе,
Тридцать лет – это жизнь на пределе…
Впрочем, не исключено, что я перепутал нечетные строки, взяв их из другого куплета.
Отмечу, что песня так и называлась «30 лет», и автор ее считал сей возраст «возрастом вершины», хотя и оговорился в последней строке, что «тридцать лет – это все-таки мало».
Будучи от рождения литератором до мозга костей, при исполнении я слегка редактировал вторую строку, заменив «горечь» на «запах», поскольку полагал, что информация, даваемая двумя разными органами чувств, экспрессивнее, нежели перечисление двух разных вкусов.
В те годы мне самому еще не исполнилось даже тридцати, поэтому символы автора казались верными; лишь много позже я понял, что нет в жизни ни подъема, ни вершины, ни спуска, что сама жизнь есть только миг между прошлым и будущим…
Но это уже совершенно другая песня, да и вообще мои воспоминания – не о песне, а о помаде.
1
И относятся они к чуть более позднему времени – к году 1994-му, завершавшему Московский период моей жизни.
…Была весна, в окно глядели гроздья белые,
Цвела черемуха – о, как цвела она!
Тебе шептал я те слова любви несмелые -
Ты в полночь лунную мне сердце отдала…
Еще одна песня из моего прошлого репертуара всплыла сама по себе, хотя к тому дню отношения не имеет вовсе.
Никому я ничего не шептал и никто мне ничего не отдавал в полночь – ни сердца, ни чего-то более важного для часа любви под взглядом молчаливой черемухи…
* * *
В тот день самом деле была весна. Относительно черемухи… не помню, цвела ли она по Москве именно тогда – помню только, что кончался май, у дверей стоял июнь, а за окном тянулся обычный и даже серенький предлетний день.
Я приехал в Литинститут получать свой второй диплом о высшем образовании.
Диплом этот был синим – в отличие от первого, красного, полученного в Ленинградском университете: учась до 5-го курса на одни «пятерки», в последнем семестре я резко стравил пары, я словно уже знал, что диплом этот мне никогда в жизни не понадобится, и спустил рукава, отдал учебное на время занятия более приятные. По сей причине особой радости от события я не ожидал, но – имея барские привычки! – приехал из общежития элегантным, как рояль: в костюме, в специально припасенной для мероприятия ненадеванной белой рубашке, при галстуке и без всяких торб или пластиковых пакетов.
По окончании процедуры (ни принесшей, кстати, ничего патетического никому из моих сокурсников