Взгляд сквозь пальцы. Елена АрифуллинаЧитать онлайн книгу.

      – Я и говорю «тетя Крыся!».

      Они посмеялись и пошли пить кофе с печеньем. А мне потом бабушка прочла лекцию:

      – Надо говорить «тетя Кшися». Ее зовут Кристина Яновна. Поняла?

      – Кристина – значит Крыся!

      – Лайдак, а не ребенок! Она полька, по-польски правильно так.

      – А что такое «полька»?

      – Есть такая страна – Польша, там живут поляки. Она полька, как и я.

      – А папа?

      – Он наполовину поляк, наполовину немец.

      – А мама?

      – Мама татарка.

      – А я?

      – А ты русская.

      Все это с трудом уместилось в моей пятилетней голове. Тетю Кшисю я еще долго называла Крысей, но тут же исправлялась под бабушкиным взглядом. Некоторые слова из этих бесед я запомнила, но когда спросила у бабушки, что они значат, та поперхнулась и велела их забыть – не позорить семью и не позориться самой.

      – Понимаешь, в роддоме, э-э-э… разные вещи случаются, и слова тоже разные бывают, плохие…

      – «Пся крев» – тоже плохое слово?

      – Олька, я же тебе сказала! Плохое, забудь и не вспоминай больше!

      – Хорошо, баб.

      Другие слова плохими не были, но оставались непонятными. Например, что такое «тазовое предлежание»? Что такое таз, я знала хорошо. Коричневый, эмалированный, он жил в ванной. Когда-то в нем купали меня, а сейчас замачивали белье и потом выносили развешивать на улицу. Я гордо шествовала рядом, с ожерельем из прищепок на шее, достававшим мне до колен, и чувствовала себя взрослой, необходимой, подавая прищепки отцу. «Прямо в руку, как мама», – говорил он.

      Развешивать белье – это была его работа, одна из немногих, которые он выполнял по дому. Все определялось словом «руки!». Руки нужно беречь, их нельзя случайно порезать, повредить или сильно запачкать. Как-то мы втроем выбрались в зоопарк. У вольера с обезьянами отец наступил на обертку от мороженого, поскользнулся и упал, но, падая, успел сжать кулаки и сунуть их под мышки. Два ребра треснули, но руки остались целы и невредимы.

      А третьей рукой для него была жена – моя мать. Такое бывает у хирургов, когда женятся на операционных сестрах, анестезистках, которых видели в деле, с кем скользили по кромке и выскальзывали обратно вместе с третьим – тем, кто лежал на операционном столе. Как было у них, я не знала. Просто видела, что они понимают друг друга с полуслова и полувздоха. Я воспринимала их как одно целое, да они им и были.

      Когда я подросла и стала задумываться над тем, что меня окружало, то поняла: отец и мать совершенно разные. Он – высокий, худой, длиннорукий и длинноногий, с угловатым лицом и жесткими светлыми волосами, всегда торчащими вихрами. Она – невысокая, плотная, смуглая и круглолицая. Гладкие блестящие черные волосы она собирала в низкий узел, потом подстриглась под пажа. Отрезанная коса лежала в ящике туалетного стола, аккуратно уложенная в коробку из-под духов «Голубой ларец». Иногда мне разрешалось достать ее, подержать в руках. Я прикладывала ее к голове, перекидывала на грудь и воображала себя Василисой Премудрой.

      А