Джипы, баксы и немного Шекспира. Григорий ЛеринЧитать онлайн книгу.
дней. А пару раз, когда она возвращалась от Мамы, от нее почему-то пахло не Мамой, а алкоголем и незнакомым мужчиной.
А еще Ромкина Супруга любит мыть посуду. Особенно, когда Ромки нет дома. Она моет посуду очень долго, как будто еда от этого станет вкуснее. И при этом много думает. О себе, о Ромке, о Смысле Жизни. Я не понимаю, что это за Смысл, потому что Ромка о нем никогда не думает, а мысли Супруги порхают, как бабочки, и за ними очень трудно уследить.
Иногда она думает о детеныше. Она думает, что в нашем доме стало бы теплее, и, может быть, наладилось бы с Ромкой. У меня тоже становится тепло в груди от ее мыслей, но потом она начинает думать о том, что детеныша им не вырастить, потому что Ромка ни на что не годен, и мне это не нравится. Что он не сможет обеспечить им будущее, что в однокомнатной квартире нет места для детской кроватки, и вообще, все ужасно дорого, а потом еще и школа, так что, ничего уже не склеишь, и надо разводиться и уходить к Маме, потому что в такой жизни нет никакого Смысла, зачем же тянуть эту лямку, ведь можно еще встретить нормального и обеспеченного мужчину, с хорошей машиной, а не развалюхой, который по вечерам и по выходным сидел бы дома…
Я лежу и смотрю на ее поникшую спину, на двигающиеся над раковиной плечи и руки, и уже ничего не понимаю, и мне очень хочется сказать ей: «Перестань, Супруга! Перестань гоняться за всеми мыслями сразу! Постарайся поймать одну – например, вон ту, теплую мысль про детеныша и додумай ее до конца! И пойми, наконец, что мысли, как и запахи, не исчезают бесследно – они впитываются в пол и потолок, в стены и мебель и остаются в нашем доме. А плохие мысли, словно вредные маленькие насекомые, забиваются под шерсть и пьют твою кровь, и заставляют тебя все время чесаться».
А Супруга стоит, склонившись над раковиной, трет все ту же тарелку и роняет в нее слезы. Ее мысли все быстрее и быстрее разбегаются в разные стороны, и она никак не может их собрать. И оттого, что она такая глупая и несуразная, и от несуразности своей несчастная, я тоже начинаю тихонько поскуливать. Тогда Супруга бросает тарелку в раковину, подходит к холодильнику, достает из него неполезную, но очень вкусную сосиску, садится на корточки, крошит сосиску на пол мокрыми пальцами и громко плачет, приговаривая:
– А ты-то чего разнылась? Дура ты, дура…
Вот, и пойми ее после этого! У меня-то, как раз, все мысли на своих местах. И если мне очень хочется вкусную сосиску или кусок холодной котлеты, я прихожу на кухню и смотрю, как Супруга моет посуду, и негромко ее жалею. Не только из-за котлеты – когда она плачет, мне ее, действительно, жалко…
*** *** ***
Ромка быстро идет по улице нервными широкими шагами. Я, как обычно, семеню на полкорпуса впереди слева. Не потому, что нас так выдрессировали, а потому, что так удобно. Я прикрываю его слева, вижу, что впереди, и слышу, что сзади, и если понадобится развернуться и отразить нападение врага, у меня на это уйдет не больше, чем полсекунды. Справа –