Я думаю. Виктор Викторович УлинЧитать онлайн книгу.

      Я пишу эти строки без намерения кого-то оскорбить.

      И не представляю истину в последней инстанции. Универсальной истины нет, у каждого она своя.

      Просто излагаю мысли.

      Подчеркну, что я писатель, а не историк, и в изложении опираюсь больше на эмоции, нежели на факты.

      (Хотя и последние, при всем их упрямстве, можно рассматривать под разными углами зрения.)

      Слова эпиграфа служат мне маяком.

      Человек, живущий неизменными идеалами, страшен.

      Даже Христос, непримиримый фанатик веры, перед смертью усомнился в правильности пути.

      А Петр трижды отрекся от учителя, что не помешало ему занять высшую позицию в загробной номенклатуре.

      В детстве, отрочестве, юности и молодости я был приверженцем военного патриотизма.

      По 5, 10, 15 раз пересматривал фильмы, перечитывал книги военной тематики. Причем не романы Юрия Бондарева, где под позолотой орденов скрывается психология души, а убогие тупые эпопеи, полные барабанного пафоса и презрения к отдельно взятой человеческой жизни.

      В поздние времена мои портретные очерки о ветеранах ВОВ попадали на редакционную «красную доску» газеты «Вечерняя Уфа».

      Внештатного корреспондента никто не мог принуждать. Гонорары в не стоили того, чтобы ради них себя продавать. Я писал о войне по глубокому убеждению, от души, и верил в писуемое от первой буквы до последней точки.

      Тому имеются причины.

      Советские люди жили под прессом идеологии.

      Главными химерами являлись приоритет будущего перед настоящим и замена жизни памятью непережитого.

      Я не отрицаю значение памяти для самосознания, однако всему есть предел.

      В сознание живых внедрялось чувство первородной вины за то, что они живы, а павшие – нет.

      Военная тема оставалась единственной, достойной возвеличивания. Лучшие художники всех искусств отдавали силы прошлому без взгляда на настоящее.

      Недавно я скачал блок «Песни года» 70-х – попивая кофе, смотрел на кухонном телевизоре и думал о невеселом.

      Когда концерты шли в прямом эфире, аура хеппенингов казалась естественной. Но сейчас от «эха прошедшей войны» сделалось страшно. Спорить не стану; многие из тех песен были замечательными, их можно слушать до сих пор. Но возвеличивание памяти потерь априорно деструктивно. Произведения конструктивного направления – слабенькие песни о любви или просто о жизни – казались третьеклассницами, забредшими на поминки.

      Что же касается материального… То здесь все было еще хуже.

      СССР тратил миллионы рублей на мемориалы масштаба египетских гробниц.

      Тогда и это казалось нормальным, сейчас вызывает недоумение: гранитом мостились поля бывших боев, а масса советских людей ютилась в убогих «хрущевках», если не в коммуналках.

      Разумеется, все было оправдано политикой государства, зомбировавшего граждан мантрой «лишь бы не было войны» при том, что верховный шаман коллекционировал лимузины и держал икорную флотилию на Волге, за которой «не было земли».

      Страна работала на войну со всем миром; телевизоры собирались из микросхем, забракованных военной приемкой.

      Основой основ являлась ложь высшего уровня.

      Информация о Великой Отечественной войне подавалась ограниченно и искаженно.

      Ложь начиналась с приквела. Школьниками мы учили, что в 1939 году произошло «освобождение братских народов Западной Украины и Белоруссии», хотя на самом деле СССР, подыграв Германии, встречным ударом завершил уничтожение Польши.

      Родившись в семье крупного партийно-хозяйственного деятеля, я был в утробе заражен инфекцией коммунистического сознания.

      Являлся не просто членом ВЛКСМ, а активным комсомольским работником (хотя занимался не идеологией, а учебным процессом).

      Стремился вступить в КПСС: будучи нормальным человеком, мечтал сделать карьеру, планка которой для беспартийного поднималась лишь чуть выше плинтуса.

      Сегодня не стыжусь говорить о том прямо, поскольку верю в правоту Пушкина. Мыслящий человек эволюционирует, неизменен лишь полный дурак.

      Я по-иному стал смотреть на систему, которая привела к тому, что держава, в ХХ веке экспортировавшая