Борьба вопросов. Идеология и психоистория. Русское и мировое измерения. Андрей ФурсовЧитать онлайн книгу.
причём не на ту, которую имели в виду Маркс и Энгельс; ну а вектор социального развития в таком случае оказывается просто диаметрально противоположным предсказанному Марксом, что он и осознает на рубеже 1860-1870-х годов, а осознав, обратит растерянный взор на Россию и Турцию.
Получается, что исторически «Манифест Коммунистической партии» был (а все явления, события следует ставить в их исторический контекст, в conjuncture; события – это пыль) реакцией на ситуацию в английском обществе, созданную Спинхемлендом, т.е. на генезис промышленного капитализма, а не на него как на систему; кризис генетической фазы системы Маркс отождествил с кризисом системы; агентов генезиса принял за агентов уже оформившейся системы, отсюда – «Манифест». Таким образом, «Манифест» возник как перенесение на систему и логику её развития ситуации и логики генезиса этой системы; это совершенно разные, порой даже разноплоскостные процессы: ни одна система не возникает в соответствии с её собственными законами развития – «когда вещь начинается, её ещё нет» (Гегель). Маркс и Энгельс попали, с одной стороны, в (методо)логическую ловушку, с другой – в ловушку, которую подстроила современникам и исследователям социальная история Англии первой трети XIX в.
Однако не только Маркс и Энгельс с их «Манифестом» попались в эту вторую ловушку, но и, как справедливо пишет К. Поланьи, классическая политэкономия в целом (например, Смит, Рикардо) и, конечно же, Мальтус – все они в рамках одной (unitary) теории объясняли некие процессы как капиталистические; на самом деле реальность середины 1790-х – середины 1830-х годов невозможно объяснить ни как капиталистическую, ни в рамках одной-единственной (unitary) теоретической схемы, поскольку эта реальность «была результатом одновременного воздействия на общество двух взаимоисключающих систем, а именно, рождающейся рыночной экономики и патерналистского регулирования в сфере наиболее важного фактора производства – рабочей силы»124. Иными словами, английская реальность первой трети XIX в. была сложным результатом взаимодействия капиталистических и антикапиталистических процессов. Таким образом, «Манифест», как, например, и закон Мальтуса, явился обобщением развития эпохи, которая уходила и не имела будущего; пролог перепутали с первой главой. Но одно дело литература, где Диккенс вполне мог перенести изображение своего детства 1820-х годов на 1840-е, и совсем другое – наука об обществе.
Маркс и Энгельс в «Манифесте» на самом деле были «выразителями интересов» работников не капиталистического и индустриального найма, а найма, во-первых, доиндустриального, во-вторых, патерналистско-некапиталистического, а по направленности – так просто антикапиталистического. И не потому ли марксизм как идеология сопротивления трудящихся распространялся впоследствии с успехом не в ядре капиталистической системы, а на полупериферии и периферии, где его реципиентами в равной степени стали наёмные работники доиндустриального труда и послереволюционные антикапиталистические патерналистские «государства»? «Нам не дано предугадать,