Портрет с одной неизвестной. Мария ОчаковскаяЧитать онлайн книгу.
и сам Эдик, с уговорами продать то, что зоркий Светкин глаз зацепил в скромной старушечьей обстановке. А уж уговаривать он умел, как никто другой.
– Баба Клав, ну, пожалуйста, – неожиданно по-свойски, как-то по-родственному произнес Эдик, – если бы не брат, он у меня единственный из родни остался, я бы никогда вас и просить не стал. День рождения у него, юбилей, пятьдесят лет. Он у меня заслуженный, афганец, только в больнице сейчас.
– Клавочка Тимофеевна, я тортик в холодильник убрала, чтобы не испортился, посуду помыла, расставила, – донесся с кухни бодрый Светкин голос.
Старуха сдалась. Минут через двадцать Эдик и Светка уже выходили из подъезда с завернутым в газету фарфоровым пастушком. Статуэтка ни разу не клееная, в прекрасном состоянии. Неброское клеймо «АП» на тыльной стороне фигурки железно гарантировало штуку грина как минимум за хлопоты. Эдик был доволен.
Мысли о невезении, преследовавшем его в последнее время, отступили. Надоело, конечно, возиться с мелочовкой. Но, как говорится, курочка по зернышку… Эдик умел ждать.
Заныла Светка, хоть бы раз было иначе.
– Только не надо кипиша. Я ж те, голуба, уже сказал, что щас денег у меня нету. Ты что, думаешь, я их печатаю. Всё после.
Светка начала скандалить. Но ласковый голос Эдика, не случайно у него и фамилия была ласковая – Лейчик, действовал как гипноз.
Эдик Лейчик приехал покорять Москву в конце 80-х. Примерно за год до этого посадили его отца. Взяли по 93-й еще старого УК. Многие говорили ему тогда, что времена уже не те и «щас за такое не садят», а некоторые даже посмеивались, мол, подержат и отпустят. Но смеяться Михаилу Борисовичу Лейчику, бывшему замдиректора харьковской комиссионки, пришлось уже на зоне в Якутске. Мать сильно переживала, похудела, осунулась, а через три месяца заказала в ателье три новых платья и уехала в санаторий в Кисловодск с закройщиком.
Жизнь Эди изменилась в одночасье. Впрочем, переменами жили все вокруг, и он, списавшись с отцовой двоюродной сестрой, тетей Соней, отправился искать счастья в столицу. Москва встретила Эдю сурово – тут же, на вокзале, сперли сумку с продуктами. Домашней колбасы и сала тетка не дождалась и Эде не поверила. «Сам небось все в поезде съел, а про жуликов придумал». Отношения у них не сложились с самого начала. Тетя Соня была вредная, злющая, жадная, чуть что, поминала и отцовский срок, и то, что «Москва не резиновая, а они все лезут и лезут». За десятиметровую комнату она драла с Эди три шкуры. Вся работа по дому была на нем. Магазины, рынок, ЖЭК, аптека, уборка, мытье окон. За каждый истраченный рубль он должен был ей отчитаться. Питались они раздельно. В холодильнике у него была своя полка. Тетку не смущало, что дневной рацион племянника иногда состоял из морской капусты с кукумарией на черной горбушке и нескольких слипшихся пельменей. Но Эдя умел ждать, ждать и приспосабливаться, схватывая все буквально на лету. Даже к говору москальскому приспособился, учился не гхэкать, не частить и говорить в растяжку. До института дело, конечно,