Земля наша велика и обильна…. Юрий НикитинЧитать онлайн книгу.
При чем здесь бухгалтеризм?
– Для бухгалтера, – пояснил Бронштейн, – любое высказывание может быть либо верным, либо неверным, а у политика истина где-то посередине. Я хочу спросить, а что общественность скажет? Хулиганы из РНИ напали на мирно протестующую по всем канонам свободы молодежь? И на чьей стороне будет общественное мнение?
Лукошин взглянул в мою сторону выразительно, мол, видите, Борис Борисович, этот гад своих защищает, поинтересовался густым церковным голосом:
– А когда это бритоголовые стали нашими?
– Народ не отличает, – возразил Бронштейн резонно. – Для него нет оттенков. Все патриотически настроенные движения для простой русской интеллигенции – РНИ, так что мы на самом деле отвечаем за всех, хотя эти все нам и не подчинены.
Я смолчал, он прав, а Лукошин спросил так же благостно, словно причащал у аналоя заблудшую овцу:
– А что вы предлагаете, Исаак Маркович? Выйти смиренно и принять у них все требования? Согласиться выполнить все, а это значит – подняться повыше и повыпрыгивать головами вперед на асфальт?
Бронштейн подумал, сказал медленно:
– Есть у меня концы в движении геев за равные права… Нет-нет, не подумайте, у меня все в порядке, просто школьный приятель там в руководстве. Нет, он тоже не гей…
– Да и вы, Исаак Маркович, – почти пропел Лукошин, – вроде бы не совсем уж русский националист…
Бронштейн сделал вид, что не заметил подколки:
– Что, если позвоню и предложу вывести его активистов на демонстрацию протеста против русского национализма? Он, правда, очень интеллигентен и не желает никаких стычек, но пообещаем, что бить не будем… в смысле, я пообещаю. Зато будет много корреспондентов, приедет телевидение…
Белович спросил с интересом:
– У вас и там школьный приятель?
– Нет, – ответил Бронштейн скромно, – там у меня двое с институтской скамьи… Очень милые, кстати, люди. Интеллигентные, хоть и на телевидении. И совсем не идиоты, хоть и постоянно на работе. Словом, организуем в лучшем виде.
Лукошин пыхтел и наливался багровым, стал устрашающе огромным. Белович даже опасливо отодвинулся, вдруг да лопнет, а у него белая рубашка. Я кивнул, указал на телефон:
– Звони!.. Пусть поторопятся. Ну, по возможности.
Обрадованный Бронштейн сказал быстро:
– Да-да, я скажу, что телевидение уже выехало.
Он ринулся к телефону, Лукошин проводил его яростным взглядом, прошипел:
– Что-то он слишком большое влияние получает!
– Идея хороша, – возразил я. – Пусть рядом с этими правозащитниками потрясают плакатами и гомосеки. У нас народ гомосеков не любит, за людей не считает. Так что колеблющиеся из зрителей станут на нашу сторону. Через три часа кончится рабочее время, народ поедет мимо, увидит такое…
Бронштейн что-то рассказывал в другом конце комнаты, свободная рука чертила в воздухе фигуры высшего пилотажа, он делал страшные глаза, пальцы ерошили волосы, наконец опустил трубку, тут же выхватил крохотную