Горечь войны. Ниал (Нил) ФергюсонЧитать онлайн книгу.
мой родственник. Фразу, большими буквами выбитую над именами, я заучил как “Отче наш”, молитву, которую мы ежеутренне бормотали хором:
Не говори, что отважные гибнут 5.
Думаю, что первое мое серьезное размышление об истории было вызвано этим категорическим предписанием. Они же погибли! Зачем отрицать? Притом, как саркастически заметил Джон Мейнард Кейнс, в долгосрочной перспективе все мы покойники: и те, кому посчастливилось уцелеть в Первую мировую войну, тоже. С 11 ноября 1918 года, дня подписания перемирия, прошло уже 80 лет, и (насколько можно судить, не имея официального реестра ветеранов) сейчас в живых остается всего несколько сотен из тех, кто сражался тогда в английских войсках. Ассоциация ветеранов Первой мировой войны насчитывает 160 членов, Ассоциация Западного фронта – около 90. В целом едва ли наберется более пятисот 6. В других воевавших странах осталось не больше ветеранов, так что вскоре Первая мировая война – как прежде Крымская (1853–1856), Гражданская в США (1861–1865) и Франко-прусская (1870–1871) – останется без живых свидетелей. Герои не умирают? Школьнику довольно легко было поверить в то, что все погибшие на войне были героями. Но соображение, будто перечисление их имен на стене вернет их к жизни, звучало неубедительно.
Разумеется, Вторую мировую войну по телевизору показывали гораздо чаще – в послевоенных фильмах. Но, возможно, именно по этой причине Первая мировая всегда казалась мне делом более серьезным. Я чувствовал это и прежде, чем узнал, что в 1914–1918 годах погибло англичан вдвое больше, чем во Второй мировой войне 7. Первое историческое исследование мне довелось провести в школе (мне тогда было 12 лет). Темой своего “проекта” я избрал, ни минуты не колеблясь, окопную войну. Я заполнил две тетради фотографиями с Западного фронта, вырезанными из журналов вроде Look and Learn, и сопроводил их простыми комментариями (не помню сейчас, откуда я их взял: о существовании сносок я еще не догадывался).
Учителя английского языка и литературы поощряли мой интерес. Подобно многим сверстникам, я рано, в 14 лет, познакомился со стихами Уилфреда Оуэна. До сих пор помню его леденящее кровь стихотворение Dulce et Decorum est[4]:
…И если б за повозкой ты шагал,
Где он лежал, бессильно распростертый,
И видел бельма и зубов оскал
На голове повисшей, полумертвой,
И слышал бы, как кровь струей свистящей
Из хриплых легких била при толчке,
Горькая, как ящур,
На изъязвленном газом языке, —
Мой друг, тебя бы не прельстила честь
Учить детей в воинственном задоре:
Dulce et decorum est
pro patria mori[5].
“Воспоминания парфорсного охотника” Зигфрида Сассуна входили в обязательную программу в пятом или шестом классе. Еще я читал перед сном “Прости-прощай всему тому” Роберта Грейвса и “Прощай, оружие!” Хемингуэя, а также смотрел довольно удачную (потому что сдержанную)
Пер. М. Зенкевича.
Отрадно и почетно умереть за отечество (