Древо жизни. Генрих ЭрлихЧитать онлайн книгу.
к чему-то принюхивался. В противоположность этому глаза, крупные, карие, поражали безмятежным спокойствием, глубиной и мягкостью и еще какой-то потаенной грустью, которая происходит обычно из великой мудрости или из длинной родословной.
Как бы то ни было, мудрость в облике Василия Ивановича присутствовала несомненно, и, несмотря на фигуру воина, мысль сворачивала на привычную дорогу – профессор или, вспоминая недавний спор о коньяке, священник, и, отталкиваясь от этих слов, устремлялась дальше, рождая что-то невообразимое в наши дни, что-то из прадедовских времен – профессор богословия. Самое удивительное, что это было недалеко от истины, точнее, соответствовало одной из ее граней.
Лишь одна деталь в облике Василия Ивановича немного смазывала впечатление – на средний палец левой руки был надет безобразный, аляповатый перстень, по сравнению с которым золотые печатки «новых русских» выглядели верхом скромности и изысканности. Конечно, вполне возможно, что в стародавние времена, когда вместо твидовых пиджаков носили подбитые соболем кунтуши, а число носимых перстней превосходило число пальцев, этот перстень смотрелся бы весьма органично. Допускаем даже, что если бы мы точно знали, что этот перстень из тех самых, стародавних времен, то мы бы не считали его безобразным и аляповатым, а просто неуместным в наши дни. Но в том-то и дело, что этот перстень никак не мог быть из тех времен, когда носили все натуральное, это непременно был какой-то дешевый искусственный новодел, хорошо, если турецкий, а то и вовсе китайский, потому что таких камней в природе не бывает, они если где и встречаются, то только в Алмазном фонде Московского Кремля или в какой-нибудь королевской сокровищнице, за пуленепробиваемым стеклом, под защитой сверхчувствительной сигнализации и дюжих охранников.
Между тем Василий Иванович закончил просматривать книгу, закрыл ее, прочитал на задней обложке краткие биографические данные автора, понимающе кивнул, положил книгу на место и опустился в кресло. Тут вернулся Биркин, заметно успокоившийся, но не утративший боевого задора, и с порога продолжил обличительную речь против современной литературы. Далеко продвинуться как в тезисах, так и в направлении гостя ему не удалось. Хлопнула входная дверь, по коридору прошелестели легкие шаги, и в кабинет стремительно влетела молодая девушка, высокая, с весьма развитыми формами и тонким породистым лицом, обрамленным пышными каштановыми волосами.
– Привет, дед, – звонко крикнула она и, подойдя к Семену Михайловичу, чмокнула его в лоб, не поднимаясь на цыпочки, – ой, дядя Вася, извините, не заметила сразу, добрый вечер. Ужинали? Нет? Я сейчас чего-нибудь сварганю, – все это скороговоркой.
– Храни тебя Господь, Наташа! – отозвался Василий Иванович, поднимаясь из кресла.
– Матушка, какой ужин?! – воскликнул одновременно с ним Биркин. – Страстная же! Видишь, постимся.
– И коньячком причащаетесь! – рассмеялась девушка. – Ну, не хотите как хотите. Я тогда тоже с вами попощусь. А чем вы тут занимаетесь, о чем разговариваете?
– Да