Послания. Бахыт КенжеевЧитать онлайн книгу.

      Век обозлённого вздоха,

      провинциальных затей.

      Вот и уходит эпоха

      тайной свободы твоей.

      Вытрем солдатскую плошку,

      в нечет сыграем и чёт,

      серую гладя обложку

      книги за собственный счёт.

      Помнишь, как в двориках русских

      мальчики, дети химер,

      скверный портвейн без закуски

      пили за музыку сфер?

      Перегорела обида.

      Лопнул натянутый трос.

      Скверик у здания МИДа

      пыльной полынью зарос.

      В полупосмертную славу

      жизнь превращается, как

      едкие слёзы Исава

      в соль на отцовских руках.

      И устающее ухо

      слушает ночь напролёт

      дрожь уходящего духа,

      цепь музыкальных длиннот…

      Хорошо на открытии ВСХВ

      духовое веселье.

      Дирижабли висят в ледяной синеве

      и кружат карусели.

      Осыпает салютом и ливнем наград

      пастуха и свинарку.

      Голубые глаза государства горят

      беспокойно и ярко.

      Дай-ка водочки выпьем – была не была!

      А потом лимонаду.

      На комбриге нарядная форма бела,

      всё готово к параду.

      И какой натюрморт – угловой гастроном,

      в позолоченной раме!

      Замирай, зачарованный крымским вином,

      сёмгой, сельдью, сырами.

      И божественным запахом пряной травы —

      и топориком в темя, —

      чтобы выгрызло мозг из твоей головы

      комсомольское племя.

      Киноархив мой, открывшийся в кои-то

      веки – трещи, не стихай.

      Я ль не поклонник того целлулоида,

      ломкого, словно сухарь.

      Я ли под утро от Внукова к Соколу

      в бледной сухой синеве…

      Я ль не любитель кино одинокого,

      как повелось на Москве —

      документального, сладкого, пьяного —

      но не велит Гераклит

      старую ленту прокручивать заново —

      грустно, и сердце болит.

      Высохла, выцвела плёнка горючая,

      как и положено ей.

      Память продрогшая больше не мучает

      блудных своих сыновей.

      Меркнут далёкие дворики-скверики,

      давнюю ласку и мат

      глушат огромные реки Америки,

      тёмной водою шумят.

      И, как считалку, с последним усилием

      бывший отличник твердит —

      этот в Австралию, эта – в Бразилию,

      эта – и вовсе в Аид.

      Вызубрив с честью азы географии

      в ночь перелётных