Стихи обо всем. Дмитрий ВоденниковЧитать онлайн книгу.

      Я душный воздух пил в советской школьной

                форме,

      а через двадцать лет в июле шла гроза,

      а я сидел и рвал – с тоской и c корнем

      из наших писем наши имена.

      Я с кровью рвал, что было между нами,

      как сорняки, когда в руках – земля:

      фиолетово-желтый воденников, васильковая

                мелкая Аля,

      подзаборная Лена – и красного с черным

                тебя.

      Я всех швырял – перед грозой, в июле,

      без права переписки так сказать:

      папу, мачеху, маму, Андрюшу, Полину

                и Юлю

      (почему-то мне именно Юлю особенно

                страшно швырять).

      Но я сказал сестре: – Не бойся, дорогая,

      сестра моя и брат, я – уходящий в тьму,

      всех тех, кто жил со мной, благословляю,

      лиловым брюхом, синеглазым краем,

      грозой, ползущей в письма и в листву.

      Наоборот – сквозь сон прерывистый

                и лживый,

      под стук мяча и визги во дворе —

      я слышу всё: вы счастливы и живы,

      и вы намерены жить долго на земле.

      Но что же делать мне с обрывком

                и осколком,

      с куском, изорванным в сиреневую мглу,

      от Сени, мальчика, от моего ребенка:

      –  … меня, и глупую любовь мою.

      Опять сентябрь, как будто лошадь дышит,

      и там – в саду – солдатики стоят,

      и яблоко летит – и это слышно,

      и стуки, как лопаты, говорят.

      Ни с кем не смог

      ни свыкнуться, ни сжиться —

      уйдут, умрут, уедут, отгорят —

      а то, что там, в твоем мозгу стучится,

      так это просто яблоки стучат.

      И то, что здесь

      сейчас так много солнца,

      и то, что ты в своей земле лежишь,

      надеюсь, что кого-нибудь коснется.

      Надеюсь, вас. Но всех не поразишь.

      А раз неважно всем,

      что мне еще придется,

      а мне действительно еще придется быть

      сначала яблоком, потом уже травою —

      так мне неважно знать: ни то, что будет

                мною,

      ни то, что мной уже не сможет – быть.

      А что уж там во мне рвалось и пело,

      и то, что я теперь пою и рвусь,

      так это все мое (сугубо) дело,

      и я уж как-нибудь с собою разберусь.

      Смирюсь ли я, сорвусь ли, оскудею

      или попробую другим путем устать,

      я все равно всегда прожить сумею,

      я все равно всегда посмею стать.

      Но – что касается других:

      всех тех, которых нет,

      которых не было,

      которых много было —

      то если больно им

      глядеть на этот свет

      и если это важно вам – спасибо.

      Когда бы я как Тютчев жил на свете

      и