Житие святого Глеба. Виталий СмирновЧитать онлайн книгу.
в порывах своих превыспренних полетов и в разгуле титанических страстей не считать стоющею гроша жизнь клопов и давить при случае их хоть тысячами.
Увы, эти заплесневелые теорийки оказались весьма живучими, и мы продолжали ими продовольствоваться и в семидесятые, и в восьмидесятые годы.
Мы никак не хотели, да и едва ли были способны поверить в то, что каждая единица этой мрази, каждое из этих мелких насекомых способно на какие-то чувства. Даже право спиться мы предоставляли только единицам исключительным из этой ничтожной мрази. Как, к примеру, изображалась у нас в мужицкой литературе такая сильная натура, топящая в водке свое горе? Такой герой спервоначалу не брал в рот и капельки. Но вот он разочаровался в своих соседях, родных, в самом себе. Под гнетом отчаяния и мрачной злобы в один прекрасный или чаще всего ненастный вечер он приходил в кабак и сидел там не проронив ни звука, будто взяв обет молчания, в печальном раздумье, положив голову на руки, к великому изумлению целовальника и посетителей. Потом требовал неожиданно целый штоф водки, залпом выпивал его – и в одно мгновение из трезвого человека превращался в горького пьяницу. После этого он уже почти не выходил из кабака, и через несколько времени автор рассказа встречал его в одном из заведений обрюзгшего, грязного, оборванного, пьющего без конца, и с истерическими рыданиями, жалобами на весь мир он рассказывал автору историю своей неудавшейся, заеденной средою жизни.
Глеб тоже не избежал этих расхожих взглядов, но сумел преодолеть их и прикоснуться к философии народной жизни.
С Глебом мы были почти ровесниками, я немногим младше него. Но судьбы у нас оказались разными. Он умер в лучах народной славы, я догораю в молчаливом уединении. Ему удалось занять свое место на небосклоне российской словесности, как любили говаривать в старину. Я же как был с младых ногтей, так и остался чернорабочим журналистики, умственным пролетарием, щелкопером, бумагомаракой (как там еще ругался гоголевский городничий?), журналистской дворняжкой. Ну, может быть, с не до конца испорченным нюхом, но неспособным к систематическому устойчивому труду. Поэтому то, что я написал, это, конечно, никакой не роман, а просто насмешка над генеральским жанром литературы.
Какой там роман!.. Я на него не замахивался. Боже упаси! Удалось хоть как-то связно слова уложить, хоть какую-то жизненную ниточку вытянуть – и то слава Богу. Конечно, это воспоминания. И если ты их, любезный читатель мой, не любишь, так и время попусту не трать, а погрейся у камина.
Но и про любовь там есть, и конфликты между интересными людьми есть, особливо после лафитничка.
Вон у Глеба ничего с романом не складывалось. Всё картинки, отрывки, записки, наблюдения да очерки.
Не писатель я, любезный мой. Но на судьбу не сетую. Пожить довелось нескучно. Поездить тоже, даже в Сербию мы с Глебушкой ездили. Друзьями с Глебом не были, но тяготели друг к другу. И Гле-бушкой я называл его обычно – да и то чаще в уме,