Минотавры за кулисами. Александр МирлюндиЧитать онлайн книгу.

      1.

      Введенское кладбище, оно же Немецкое, было нарядно и торжественно. Хотя, конечно, немного дико применить прилагательное «нарядное» к кладбищу. Нарядной называют невесту. Нарядной называют Рождественскую новогоднюю ёлку, или дочку в костюме Снежинки возле этой самой ёлки. Назвать нарядным кладбище вряд ли кто додумается. Но Введенское кладбище в тот день середины октября казалось Генриху нарядным, потрясающим, прекрасным и волшебным. Ему казалось, что какая-то река из листьев вышла из берегов и затопила листьями кладбище. Генрих вспоминал, вычитал ли он эту поэтическую ассоциацию у кого-то из классиков, или она родилась у него сама по себе, и в итоге пришел к мнению, что родилась сама. Листья лежали на главной аллее, на могилах, между могилами, у подножия старинных склепов, на самих склепах, прилипали к оградам и лицам памятников. Генрих с Ирой делились ассоциациями: флаги Испании и Каталонии, попугаи с далеких Гавай, светофор с неработающим нижним глазом и даже огромное золотистое кимоно с бордовым драконом, разорванное на мелкие кусочки и рассыпанное на захоронения. В гастарбайтере с родимым пятном на лице, вяло сметающем листву в небольшие кучки, чтоб потом рассовать ее в некрасивые темно-серые мешки, Генрих видел варвара и вандала, обливающем кислотой картину Рембрандта. Ира шла рядом с Генрихом с густым желто-алом, словно платье Беатриче, венком из листьев на голове. Другой венок, для Генриха, она плела, легким движением руки подбирая на ходу с аллейки пылающие дары осени. Было спокойно и возвышенно, и каждый человек, лежащий в земле под крестом или надгробием, был в эти минуты для Генриха близким родственником…

      Внезапно две птички, названия которых Генрих не знал, так как это были не воробьи, не вороны и точно не снегири, вспорхнули и полетели вглубь аллеи. Почти не сговариваясь, лишь мельком чуть взглянув друг на друга с озорной нежностью, Анри с Ирой, взявшись за руки, побежали вслед за птицами. Они чувствовали друг друга без слов и сами казались себе в эти минуты птицами, и сравнение это казалось им не банальным и пошлым, а очень точным и правильным. Возле склепа Эрлангеров Генрих, не останавливаясь, на ходу, схватил обеими руками Ирину за запястья и в том же порыве радости и полета, стал кружить, кружить, кружить её… И казалось, все вокруг вертелось, все вокруг кружилось в этих дивных огненно-бордовых цветах, казалось, все вокруг оживает, просыпается и поет, воспевая жизнь, и песни эти ласкали слух и были так прекрасны, что, казалось, улетали в небо, призывая к всеобщему воскрешению. Казалось, что мертвые, услышав в могилах эти песни, откроют глаза и, разрывая сильными руками, вновь обросшими плотью, землю над собой, ломая гнилые доски гробов, разбивая надгробные плиты и опрокидывая памятники, вылезут из могил и начнут подпевать этим песням своими вновь приобретенными жизнь голосами.

      Странно, ведь воскресение ассоциируется в первую очередь с весной, так как связано с Пасхой. Но иногда кажется, чувствуется, что такая осень – подготовка перед праздником. Как невеста, примеривающая накануне свадьбы венчальное платье, перед тем, как заснуть красивым глубоким сном в ожидании Таинства. Но все эти ассоциации, конечно, ни к чему. Да и не совсем это сон какой – то там невесты… Это немного другой сон!

      Через некоторое время (как долго они кружились, они не могли понять), полет становился все медленнее и медленнее, и вот Ирина плавно встала на ноги. Они смотрели друг другу в глаза, ловили и слушали дыхание друг друга, участившееся после кружения, и молчали. Время от времени кто-то из них резко вдыхал воздух, чуть приоткрыв рот, словно намереваясь что-то сказать, но тут же, чуть улыбнувшись, останавливался, не решаясь прервать это волшебное молчание. Медленно, словно корону, двумя руками Ира возложила на голову Генриха венок из листьев, который она до сих не выпускала. Так и стояли посередине аллеи в золотистых, похожих на нимбы, венках, смешные, чуть нелепые и возвышенные, и улыбались друг другу полной детской улыбкой. Затем закрыли глаза… Внезапно Ира вскинула руки кверху и, потянувшись, сладко зевнув, потерла глаза, подняла их и резко отпрянула назад.

      – О, что за ангел пробудил меня

      Среди цветов? – словно первый раз увидев Анри, удивленно и мелодично произнесла Ира.

      Генрих закинул голову, затрясся своим худым и длинным телом, засмеялся и запел придурошным тенорком.

      – Щегленок, зяблик, воробей,

      Кукушка с песнею своей,

      Которой человек в ответ

      Сказать не часто смеет: нет!

      Генрих стал как- то по звериному обнюхивать Ирино лицо. Обнюхивать ее щеки, нос, глаза, губы. Обнюхивать и фырчать. Ира чувственно и глубоко дышала. Ее губы страстно подрагивали.

      – Да и правда: кто станет спорить с такой птицей? – почти выкрикнул Генрих в лицо Иры, которое все ближе и ближе приближалось к его лицу. Генрих быстро- быстро замотал головой от негодования и завизжал-заблеял: -Кто ей ска-а-ажет, что она врё-ё-ё-ёт, сколько бы она ни кричала свое « кууууу-кууууу»?

      Редкие посетители кладбища, проходя мимо, вздрагивали от какой-то прямо – таки лошадиной интонации Генриха, обходили парочку стороной,