Судьба штрафника. «Война все спишет»?. Александр УразовЧитать онлайн книгу.
Он согласился – ему надо было ехать на «эмке» к Сталину.
По рассказу ребят, в кабинете директора Сушицкий начал требовать машину, чтобы ехать в Москву, ругал преподавателя черчения, что тот его обидел. Его! Да вы знаете, кто он такой?! За спиной Максима ребята выразительно показывали, что он не в себе. Директор сказал:
– Я дам машину. Но вы должны показаться врачу, чтобы доказать, что вы нормальны.
– Вы что, тоже не верите? – вскричал Максим. Но ребята уже подхватили его под руки и стали уговаривать пойти к врачу, там одновременно полечат ему и уши (до этого он ходил в поликлинику на лечение ушей). Ход с ушами удался, и Максим пошел. По пути он размахивал руками, беспрестанно говорил, толкал прохожих. Подошли к поликлинике, где Максим лечил уши, и он повернул в ворота. Ребята взяли его под руки и сказали, что надо в другую дверь.
– Вы хотите сдать меня в сумасшедший дом! Вы тоже не верите, а еще друзья!
– Да нет же, Максим, мы верим, но директору нужно доказать, что ты не болен. Пойдем, там проверят и дадут справку.
Подхватив под руки, его насильно повели в психиатрическую больницу. Он вырывался, лягнул проходящую девушку. Когда подошли к крылечку поликлиники, выбежали два дюжих дяди в халатах. Максим бился в их руках. Его бросили в одиночную камеру с мягкой обивкой стен, и он начал там буйствовать. Полонский и Курман дали сведения о Максиме.
На следующий день мы собрали немного денег, купили фруктов, конфет, но нас к нему не пустили и передачу не приняли. Только на пятый день к нам в вестибюль санитар вывел Максима. Он был весь в синяках, бледный, худой и слабый. Говорил с нами вполне разумно, логично. А через 10 дней он сам пришел к нам в техникум проститься – он ехал домой, ему дали отсрочку в учебе. Его сопровождал старший брат, который учился в пожарном техникуме. В пожарном техникуме хорошо кормили, одевали, учиться было легче. Брат сказал нам, что через год он устроит Максима в пожарный. Больше мы Сушицкого не видели.
Виталий Запорожец, не выдержав голодной жизни, на станции Ростов-главная вновь залез к кому-то в карман. Наверное, его били, так как он слег, его отправили в больницу, у него разлилась желчь, и он умер.
Вот в таких условиях и формировались наши взаимоотношения, так что дефекты в воспитании не были случайными, разговор между собой не блистал у нас изысканностью. Чтобы как-то смягчить бурсачество, к нам перевели из другой группы Лиду Гольдфарб. Она была старше нас – ей было 25 лет, – и это стало сдерживающим фактором наших вольностей…
Поезд замедлил бег. Он все чаще останавливался среди полей, не задерживаясь на станциях. Появились черные конусы терриконов Донбасса.
Утром мы поднялись где-то на стоянке в поле и начали хохотать друг над другом – прицеп, под которым мы спали, пылил углем через щели, и мы вылезли из-под него точно шахтеры из шахты. Паровоз сердито пыхтел. У колодца железнодорожной сторожки собралась очередь с ведрами за водой. У закрытого шлагбаума стояла с флажками женщина и задумчиво смотрела на эшелон и очередь