Период первый. Детство. Евгений ОрловЧитать онлайн книгу.
не возникло даже и мысли наябедничать Гришкиным родителям, что он тоже курит. Мы понимали, что курит он потому, что уже большой. Конечно, при взрослых ему курить ещё нельзя, но скоро он пойдет работать на охровый завод, или женят его, и ему можно будет курить при всех. А так, он хоть и большой, но ещё не взрослый – ему тоже приходится остерегаться.
Большое разочарование пришлось пережить, испытав горечь потери «любимой женщины». Подругу мамы – её двоюродную сестру тётю Тоню – с чьей-то легкой руки все называли моей «невестой». Нас с серьезными лицами величали молодыми9, спрашивали о времени свадьбы, о планах на жизнь. Если я совершал какой-либо проступок, то маме или дедушке достаточно было сказать:
– Это не понравится твоей невесте.
Я тут же давал обещание больше не шалить, а при очередном Тонином появлении заглядывал ей в глаза, переживал, известно ли ей о моих проделках и не обижается ли она на меня за это.
Особенно очаровывала её привычка брать меня на руки, тискать, гладить по голове и щекотать носом за моим ухом, приговаривая, что я красивый, умный, сильный, смелый.
Как-то мама не смогла прийти с работы на обед, и бабушка отправила меня в контору колхоза отнести ей узелок с едой. В комнате, отведенной под бухгалтерию, было тихо. Помявшись в нерешительности, я, встревоженный шумом на улице, толкнул дверь и переступил порог. Тихонько и чинно поздоровался и стал бочком продвигаться к маме. Почти от самого порога через комнату тянулся длинный стол, сколоченный из струганных досок. Под крышкой стола была полка, на которой, как мне казалось, всегда в беспорядке были навалены бумаги, подшитые в толстые книги, которые назывались «проводка». Полукруглые деревянные подушечки с промокашками, бутылочки с чернилами, коробка с перьями, лишние счеты и даже дырокол, которым мне иногда разрешали выбивать кружочки из ненужных бумажек. В торце этого стола поперёк стоял ещё один стол ─ широкий, гладкий, с зеленым сукном посредине, с двумя массивными тумбами и выдвигающимися ящиками с замками.
За длинным узким столом рядышком сидели боком ко мне мама и тетя Дуся. Мама оторвалась от бумаг и улыбнулась мне. Я, стараясь не привлекать внимания страшного, одноногого бухгалтера Николая Кондратьевича, продвигался к ней.
Николая Кондратьевича я боялся. Страх перед начальством перенял от старших. Я замечал, чего люди боятся. Все мои домочадцы, наши родственники и просто соседи боялись неурожаев и болезней скота, боялись грома и начальства, боялись налоговых агентов и войны. А он был начальником моей мамы. Она его боялась, и я боялся тоже.
Кроме этих напастей на нашей улице многие боялись бодливого общественного бугая и боялись встречи с фронтовиком Минькой Шоминым, когда он возвращался домой пьяным.
Его все боялись, и мне, конечно, было страшно, но только когда слышал на улице его пьяные выкрики. Да и страх этот был каким-то общим, неконкретным, даже чужим. А вот страх перед Николаем Кондратьевичем был внутренним
Молодые – жених и невеста, молодожены в течение медового месяца.