Хамсин, или Одиссея Изи Резника. Марк РабиновичЧитать онлайн книгу.
– Я не вижу для нас будущего в Европе. Шикльгрубер все-таки добился своего.
– Кто? – удивился Яков.
– Это Гитлер – Алоиз немного успокоился – Так его звали, когда он еще был австрийцем. Он добился своего, хотя не все еще это поняли. Раньше нас можно было изгонять, лишать дома и имущества, а потом и убивать, и все это по закону. Теперь же закон на нашей стороне, но что это меняет? Мы мешаем всем: и тем, кого лишили крова и тем, кому служим напоминанием о том, что они предпочли бы забыть. Мы стали чужими всем в Европе. Не об этом ли мечтал их Фюрер?
– Поэтому ты живешь в общежитии? – спросил Яков.
– В нашей бывшей квартире сейчас живет семья с пятью детьми. Младшему из них два года. Наверное, было бы справедливо вернуть эту квартиру мне, но я не хочу такой справедливости. К тому же я теперь один и что прикажете мне делать в огромном доме?
Я не стал спрашивать, что стало с остальными членами его семьи, это было и так понятно.
– Куда же податься бедному еврею? – спросил Яков.
Несмотря на всю трагичность и мрачность сказанного австрийцем, я не смог сдержать улыбки: сейчас воронежский колхозник очень точно изобразил местечкового еврея. Наверное Матвеев попытался разрядить атмосферу и, похоже, ему это удалось. Алоиз тоже улыбнулся.
– Не знаю – сказал он грустно – Наверное мы нигде не желанны.
– Иерусалим… – тихо прошептал Яков.
– Что Иерусалим? – удивился я.
– Он имеет ввиду Палестину – пояснил Алоиз – Но не думаю… Да и кто нас туда пустит?
– Может, нам и не надо спрашивать разрешения? – все так же тихо продолжал Матвеев – А, Изя? Что скажешь, бог войны?
Я в растерянности молчал. Загадочный Иерусалим и Палестина были так далеки и от оккупированной Вены и, тем более, от нашего Максимилиановского переулка в Ленинграде. Впрочем, в Максимилиановском я уже побывал два года назад, сразу после Змиёвской балки. Город встретил меня пасмурно, хотя мне ли привыкать к мелкому ленинградскому дождичку? А вот на Максимилиановском было совсем плохо. Наша квартира в полуподвале давно была занята, и тоже многодетной семьей. Никого из довоенных знакомых я не встретил: ребята сгинули на фронтах, а старики не выжили в Блокаду. На верхних этажах вообще не осталось выживших; не было сил у полумертвых людей затащить ведро с водой по обледенелым ступенькам. Весь наш переулок обезлюдел и помертвел, глядя в серое ленинградское небо разрушенным стенами и окнами без стекол. Лишь однажды на улице я встретил Таньку Маслову из соседнего дома, которая училась в нашей школе на класс старше меня. Не помню, чтобы мне было так страшно на фронте и никогда себе не прощу того, что было потом, никогда. Эта молодая девушка с мертвыми глазами и лицом старухи так смотрела на меня голодным взглядом послевоенной женщины, что я повел себя малодушно и сбежал, отговорившись неотложными делами. Нет, меня больше не тянуло на мертвый Максимилиановский.
А вот теперь Палестина. Что я знаю про нее? Да почти ничего, кроме названия,