Участники. Денис ЕпифанцевЧитать онлайн книгу.
о толстый ковер и слышно, что слегка запнулась, приостановилась взглянуть под ноги. Легкого перезвона хрусталя люстры, когда проезжает трамвай и вдруг совпадает пауза в разговоре и музыке. Шуршания виниловой иглы в конце диска, чтобы Дима перевернул пластинку, и льющегося в такт этим шуршащим постукиваниям из бутылки в наклоненный узкий бокал на длинной ножке. И смеха, когда немного пены вскипело через край на руку. После музыки: обрывков Леонарда Коэна (Dance me to the end of love) вперемешку с небыстрым джазом. После звяканья вилок о фарфор, потому что бисквит оказался слишком мягким, опасной искры бокалов за знакомство и встречу. После глухого рокота курильщиков на террасе и громко проезжающих машин внизу, рычащих вдруг среди ночи в центре города на предельных оборотах, и звуков города, которые отделены легким тюлем, но из-за распахнутых летних окон то влетающего в комнату, то вылетающего наружу, как дыхание цветочного великана, давно перебравшегося в город. Топота играющих детей. Стука льда о толстое дно в последнем (у меня отличный односолодовый – ты обязан попробовать), громких прощаний, скрипа половиц, шуршания ковра, щелчка замка.
После шума, звуков, голосов, топота и шорохов мы оказались в отчетливо шоколадной полутьме.
– Почему шоколадной? – спрашивает Оля. Она склонилась над столом, над эрмесовской пепельницей, и занята делом.
Дима пошел укладывать детей: смотрит, чтобы они переоделись в пижамки, почистили зубы, и, если попросят, почитает им большую, тонкую, неудобную книгу с картинками. Оля взялась убрать посуду, а я вызвался помочь. Она несла на кухню тарелки с закусками, блюдца и чашки с недопитым, стаканы, бокалы и все другие ложки и вилки. Я, сняв пиджак и закатав рукава, выбрасывал остатки в ведро и загружал в зев посудомоечной машины, похожей на улыбающуюся собаку с огромной пастью. Оля закрыла окна, сдвинула шторы, поправила диванные подушки и погасила свет. Хозяйка (так в доме называют приходящую горничную – бодрую женщину шестидесяти лет, которая следит за порядком) придет завтра и приберется, но это не повод оставлять тарелки до утра.
Заглянула на шаг в дверной проем проведать Диму и детей. Немного оглушила теплота детской и ее запах. Бровями и подбородком спросила, как дела. Я поставил кофе на огонь. Кухня темная, горит свет в коридоре, пара лампочек в вытяжке и красный круг плиты подсвечивают джезву снизу.
Зайдя, Оля неплотно прикрывает дверь. Становится темнее, и в этой полутьме тонкие руки с браслетами выглядят немного прозрачными, а серое платье сливается с фоном. Она протягивает руку и берет не глядя, на ощупь, пепельницу с каминной полки, а чуть дальше, ближе к стене, стоит наборная яшмовая шкатулка: из нее она вынимает пачку сигарет и полиэтиленовый пакетик с травой. Снимает пару толстых свечей и ставит на стол. Еще пару зажигает на камине.
– Не против?
Массивная белая каминная полка уставлена вазами с сухими цветами, вазами без цветов, коробочками со специями и чаем, жестяными коробками из-под чая с пуговицами и нитками, лежат книги с рецептами, блокноты с рецептами, открытки и журналы, глиняные необожженные горшки с луковицами тюльпанов и фарфоровые статуэтки, у которых что-то откололось (это что-то собирались приклеить, и теперь они лежат рядом: фигурка и ее часть).
Свечи горят неровно, тени немного подрагивают, когда проходишь рядом: расплываются и снова собираются в ясный силуэт.
Она снимает тяжелые клипсы и кладет рядом с моими запонками, потом устраивается на диване и с выдохом нога об ногу снимает под столом каблуки. Крутит ступнями.
На ней длинное в пол шелковое платье и некрупный жемчуг в два ряда. Макияж имитирует отсутствие макияжа. Короткие светлые волосы. Прическа под горшок, и поэтому она похожа на Жанну д’Арк. Только на Жанну из фильма Люка Бессона, а не Дрейера. Платье не обтягивает, но красиво драпирует ее худую фигуру мальчика-подростка.
– Ты любишь такое, да? – Она смотрит на меня искоса, разминая в пальцах сигарету и осторожно высыпая табак.
– Что именно такое? – переспрашиваю я. Кофе почти сварился, и я, помешивая, жду не отрывая глаз от коварно неподвижной поверхности.
– Бросить реплику и потом начать говорить о чем-то другом. Пара абзацев описания. Какой-нибудь флэшбек или наоборот перформатив – рассказываешь, что случится завтра. Завести другой разговор. Никакого прямого нарратива, все слегка смещенное. Такой медленный смоляной водоворот, который утягивает куда-то не в центр, но в сторону. Медленное соскальзывание.
Я отрываю взгляд от кофейной шапки и улыбаюсь Оле.
– Почему полутьма отчетливо шоколадная? – снова спрашивает она.
– Я хотел богатый эпитет. Чтоб было такое слово, из которого было бы понятно, каким густым был вечер: звуки, вкусы, разговоры. И все вместе смешивалось во что-то отчетливо богатое и насыщенное. А потом, когда все кончилось, то противоположность: тишина и полутьма, некоторая молчаливость, но это молчание очень понимающее, молчание, в котором двоим комфортно, им хорошо вместе молчать – такое молчание, вот эта противоположность, она тоже богата на оттенки. Не просто полутьма, а продолжение.
Я ставлю на стол прямые идеального светло-серого