Конец сюжетов: Зеленый шатер. Первые и последние. Сквозная линия (сборник). Людмила УлицкаяЧитать онлайн книгу.
дурак безмозглый. Нужны его услуги!» – подумала и вернулась к Валентине.
Пока шла по коридору, готовилась услышать то, что могла предугадать. Ссылки, аресты, гонения, расстрелы.
Но ничего такого тетя Валя не сказала. Разгладила две блеклые фотографии: на одной старик в обвисшем пиджаке стоял возле плетня, на кольях которого надеты были две крынки, а лицо у него было такое, что у Ольги дух захватило. На другой он же – в черном подряснике в каком-то помещении сидел у стола, посредине которого возвышалась небольшая белая пирамида и три темных яйца на тарелке.
– Это Пасха тридцать четвертого года. Видимо, он служил Пасхальную заутреню.
Сидели и молчали. Потом Валентина завернула все в газетку, положила в коричневый конверт:
– Олечка, мне оставить некому. Ты со своим Костей все, что от нашей семьи осталось. Я про тебя ничего не знаю. Не знаю, может, ты и не хочешь эти фотографии брать. Я их всю жизнь сохраняла. Сначала тетя Катя, потом я.
– Возьму, конечно, тетя Валя. Спасибо вам. Какой же кошмар! – Оля взяла конверт из старческих рук, и тетушка сразу же заторопилась:
– Ну, мне пора, давно пора. В Теплый Стан ехать.
– Тетя Валя, старшие братья, с ними как?
– По-разному. Петр спился, Серафим в войну без вести пропал. У Петра, кажется, была семья, но ушла от него жена и дочку забрала. А про Серафима не знаю, остался ли после него кто.
– Ничего себе история. А вы приходите к нам. Я вам хотела кое-какие вещи мамины… – И запнулась, потому что увидела такое тети-Валино лицо, что про югославские сапоги говорить было невозможно. – Я позвоню, позвоню вам, – промахнувшись с поцелуем, уткнувшись в серую вязаную шапку тетушки, бормотала Оля, провожая ее в прихожей. – Мы непременно увидимся, вы мне все расскажете, что помните.
– Да, да, конечно, деточка. Только на маму не сердись. Страшные времена были. Очень страшные. Все ведь были сироты. Теперь-то мы как хорошо живем…
Костя стоял за материнской спиной и не понимал, что это она вдруг так ослабла, расплакалась, а ведь так хорошо весь этот тяжелый день держалась. Ольга вернулась в материнскую комнату – снова разложила на столе эти вынырнувшие из бездны небытия фотографии.
Ушла мать, давно уже превратившаяся в сухую оболочку человека, в ворох гигиенических привычек и автоматических слов. И на ее место вошел вдруг незнакомый человек с прекрасным лицом, переживший предательство подросших детей, смерть жены и малолетних, тюрьму и еще бог знает что. Мутная фотография с пасхальным столом отворила слезы. Ольга, распустив поток, сидела в материнском кабинете и претерпевала какую-то неведомую операцию. Ее, как черенок, полоснув ножом, привили к семейному дереву, которое было дед Наум и все те многочисленные бородатые, с косицами, деревенские и сельские, ученые и не особенно ученые попы, их матушки и детушки, хорошие и не особенно. Она не могла найти слова, чтобы объяснить себе самой происходящее потрясение. И не было Ильи, который сказал бы те точные слова, которые расставляли все