Тьма в конце туннеля. Юрий НагибинЧитать онлайн книгу.
Уже отец твоего деда был директором гимназии в Москве. Кем были военные Дальберги, не знаю. Может, даже православными. Один вошел в историю – генерал-майор, начальник порохового запаса в Ревеле при Петре. Он не то героически защитил этот запас от шведов, не то героически изорвал. А совсем недавно был генерал-лейтенант Дальберг, и тоже вошел в историю: лихо подавлял крестьянские бунты. Вот кто мне по душе! А были еще чемпион Германии по шахматам и французский маршал. Это огромная и очень интересная семья, они в родстве с музыкантом Блуменфельдом и философом Гербертом Маркузе, он Марин двоюродный брат.
Все эти сведения меня ничуть не радовали. Пусть они выдумывают, взрывают или держат сухим порох, пусть играют на роялях, скрипках, контрабасах, философствуют, становятся чемпионами, что мне до всего этого, если даже лучший из них не сумел подавить самого главного бунта, сделавшего из меня еврея?
Какой-то выход брезжил все-таки в революции, меняющей людям национальность. Надо сделать еще одну революцию и превратить всех евреев в русских. Я высказал маме свою мысль.
– Ты не понял. До революции люди делились не по нациям, а по вере: православные, католики, протестанты, иудеи.
Я вдруг сообразил, что мы живем на скрещении всех вер: в Армянском – церковь Николы в Столпах, в Старосадском – кирха, в Милютинском – костел, в Спас-Глинищевском – синагога.
– Если ты ходил в любую церковь, кроме синагоги, ты в полном порядке, а если в синагогу, должен был жить в черте оседлости.
– Это где?
– Ну, в Бердичеве… в Бобруйске, – мама явно не была сильна в еврейской географии, – еще в каких-то местечках.
– И они все ездят в Спас-Глинищевский?
– Нет, там московские… Какой-то процент евреев допускался в Москву. Была норма в гимназиях, в университете… Да я сама толком не знаю, что ты ко мне пристал?
– До революции было лучше, – сказал я со вздохом.
– Что случилось? – Лицо матери стало серьезным, наконец-то до нее дошло, что я спрашиваю неспроста.
– Курица назвал меня жидом.
– Ну, и дал бы ему в морду.
– Попробуй дай…
– Вот не знала, что мой сын трус, – искренне огорчилась мать.
– При чем тут трус? – безнадежно сказал я, уже предвидя, что стану трусом. – Разве сладишь со всем двором?
– Ты что, один такой?
– Какой?
Ответа не последовало. В матери происходила какая-то внутренняя перестройка.
– Вот не ожидала, что у нас возникнет такой разговор. Твои самые близкие друзья – евреи, наши знакомые – почти сплошь евреи. Разве это плохие люди?
Я слушал ее с ужасом. Мне никогда не приходило в голову, что я окружен евреями. Я стал называть про себя фамилии моих товарищей, фамилии тех мужчин, которые делились на поклонников мамы и на друзей семьи, – безрадостная картина. Значит, евреи не растворены в общей людской массе, а образуют какую-то отдельность, общину, касту, и я должен находиться внутри этого круга, не посягая на то пространство, где сверкают Вовка-Ковбой, Юрка Лукин, Сережа Лепковский – мои любимые герои, и на то, где ползают такие