Талисман Шлимана. Ольга ОзерцоваЧитать онлайн книгу.
другое время и другая история. Я пытался вчитываться в летописные формулы. У них был простой, ясный и величественный слог: «О велика скорбь и велика беда на всех человецех», – и вдруг мне почудилось что-то общее между строками древнерусской летописи, тем, что было на Крите и чем-то еще, совсем близким к нам. Это было так неуловимо… Я всегда раньше любил это чувство: вчитываешься в древний текст иной, дальней эпохи и приходит забытая ясность, похожая на ясность прошедшей любви, только еще яснее. И боль, и радость давно живших людей встают передо мной, и мне будет понятна их жизнь, хоть так мало понятно в своей. Странное чувство. Иногда оно приходит, как наважденье. Их слова жгут, они как сгустки крови или несбывшихся надежд… Все, что им не удалось умершим под мечом, в плену, в огне…
Мы, с беспомощностью наших теорий и великим прозрением нашего поиска, когда старое забытое слово вдруг начинает оживать, и мы в наших статьях, диссертациях, лекциях возвращаем его.
Я раздвинул траву, дотронулся до земли. Она была горячей.
«Леса горели так, что птицы задыхались от дыма и падали на землю, потому что не могли лететь. И люди уходили и не знали куда. О великая скорбь и великая беда на всех человецех. И текла кровь по земле, как река сильная, грех ради наших». Эта странная боль, это странное ощущение, будто я что-то должен людям, которые прожили и останутся в безмолвии (по Платону – «немотствуя»). Нет, я скорее не должен, я вглядываюсь с той теплотой и нежностью, которую чувствуешь к ребенку или любимой женщине – были же там, тысячи лет назад, и красота, и великие страсти, и боль – и все это для нас в безмолвии?
И чей-то ответный взгляд, ждущий и тихий…
С тем же чувством я всматривался во фрески и картины, и среди разрушенья на картине Бакста «Античный ужас» иной женственный лик виделся мне, легкий и беспечный, как профиль, что мелькал на фресках в Кноссе, безымянный. «Имя твое, я хотел бы услышать твое имя».
… И с той страстностью, с которой создается все великое, от пирамид до песен, он пытался понять…
Я снова вчитывался в цитату из летописи:
«В лето 6748 … Везде был дым и гарь, и люди не знали, куда брели».
Когда боль, это еще не так страшно. Страшно, когда не знаешь, куда идти. Что они искали тогда, когда все погибло, уж не этот ли Градонеж, куда уехал сейчас Глеб. Забавный такой городок. Его жители считают, что все катаклизмы русской истории их почти не затронули. Что они сумели сохранить то, что другие не сберегли. Легенда эта – плод местного патриотизма, но то, что в Градонежском музее хранятся интересные рукописи начала XX века, это точно. А когда я рассказал Глебу еще и о том, что там некоторое время снимал дачу сначала Шлиман, а потом и его сын Сергей, Глеб сразу туда и поехал. Особенно когда узнал, что мой коллега Афанасий писал мне перед смертью тоже из Градонежа. А ведь многим эта внезапная смерть кажется странной. И человек с конференции упоминал моего утонувшего коллегу. Я почему-то стал волноваться из-за Глеба, тем более связь там плохая. Вот, наконец,