Шла по берегу подёнка. Балтийская повесть. Константин ЗарубинЧитать онлайн книгу.
я не стал. В какой степени она дурачилась, в какой говорила метафорически, я так и не понял. С неё станется и то, и другое. У неё чёткий, как будто поставленный голос и выверенный смех, она наверняка из интеллигентной семьи, и образование какое-нибудь искусствоведческое или филологическое. В любом случае, она помнила меня: что математик, что раньше жил в России и Германии, что у меня аспирант здесь. Она всё это помнила.
Я спросил, как дела, как прошёл год. Она сказала, у неё всё хорошо. Распространяться не стала. «Всё хорошо» – и стоит, рассматривает меня с таким же выражением, с каким смотрела на чаек. Я подождал ответного вопроса, не дождался, сам стал рассказывать ей, что мой аспирант уже третий год не может понять, что математические журналы издают люди, и вообще математику делают люди, пускай с Аспергером через одного. А у людей предрассудки, привычки, пристрастия, однокашники, знакомые, начальство, отчёты, бюджеты.
С места в карьер завёл чеховский монолог. Не знал, о чём ещё говорить, честно не знал. О погоде, о красотах Юрмалы? Про чаек? Я думал о ней целый год, я превратил её чёрт знает во что у себя в голове, как я мог говорить с ней о погоде?
Стою, говорю всё быстрее, всё запальчивей, громко изливаю душу едва знакомой женщине через пятнадцать метров балтийского прибоя, уже боюсь на неё смотреть, чувствую себя комедийным кретином, а она вдруг переспрашивает, как называется статья Клявиньша, которую забраковал EJC и все остальные журналы. Я скороговоркой сказал, поэтому она не разобрала. Так и сказала: «Погодите, я не разобрала». Поднимаю глаза и вижу, что ей интересно, лицо внимательное, серьёзное, сочувствующее даже. Я воспрянул, повторил название. Она: «Ой, а можно ещё раз?» Повторил ещё раз. Она повторила за мной, слово в слово, и засмеялась.
Я пошутил: «Вы прямо как редакционная коллегия. Они так же на работу Клявиньша реагируют». Кира замотала головой, извинилась. «Нет-нет, вы не поняли. То есть не вы, а я ничего не поняла». Попросила меня объяснить «в двух словах». «В двух, – говорю, – не получится. Только в двух тысячах. Но дайте честное слово, что вам интересно». «Честное-пречестное! Очень интересно!» Она даже отпустила платье наконец и подошла к берегу. Остановилась в трёх шагах от меня, поставив руки на пояс. В её позе не было вызова. Наверно, ей просто удобно так.
Вблизи она совсем красивая. Ещё красивей, чем я воображал весь год. Как всегда в таких случаях, боялся на неё смотреть. Боялся, что посмотрю в глаза, и она тут же увидит, какой безумно красивой мне кажется, и ей станет неловко, неудобно, неприятно со мной. Как всегда, пришлось заставлять себя не отворачиваться, не разглядывать кеды.
Начал с краткого введения в комбинаторику для гуманитарных посетителей академических пьянок. Кира, в отличие от этой аудитории, не кивала невпопад. Слушала, задавала осмысленные вопросы. Виленкинские задачки про пирожные и про знание языков в НИИ собаководства привели её в восторг. Она вышла на берег и попросила расписать на песке, как я высчитал,