Бремя страстей человеческих. Лучшее из «Школы откровенности». Ирина ТолстиковаЧитать онлайн книгу.
готова была прыгать всю ночь, верила, что смогу. Детское упрямство. Выдохлась быстро и облокотилась на стену.
Когда шлейфом спал и этот страх, я увидела, что стены не только чистые от надписей, но и кишат пауками. Видать, под вечер пауки начинают выползать из нор. Некоторые забрались на меня и щекотали шею, карабкались по юбке. Вскрикнув, я начала их скидывать. Эхо больно резануло уши, нарушило резолюцию молчания.
Я не стала топтать пауков, потому что их было слишком много. Я просто видела их количество и надеялась на мировую: я их не трону, а они – меня. «Мы с тобой одной крови», наивный компромисс. Страх, заставляющий лебезить.
Только страх пауков не успел перерасти в трусость. Когда страхов много, побеждает сильнейший, и уходящие солнечные лучи создали перевес. Мне надо было выбраться до темноты! Предохранитель перегорел. Вместо страха пришла злость.
Я помню, как страх пауков умер. Его словно раздавили, как самого паука, с чавкающим хрустом. Они разбегались под ногами рыжими точками, волочили свои тяжёлые тельца на тоненьких ножках. Мерзкие, да. Но они ничего не могут сделать, я сильнее.
Я чувствовала себя героем. Победа над одним страхом внушает презрение к остальным обстоятельствам. К паукам, к ватнику, к темноте, которая уже ползёт из углов. Ко всему.
Я просто сильнее.
Натянула рукава кофты на ладони и снова разбежалась, чтобы допрыгнуть, как в окне наверху показался силуэт. Мужчина вытащил меня из подвала. Как оказалось, он услышал мой единичный крик. Чистая случайность. Среди всех своих страхов я забыла самое главное – что надо кричать, чтобы тебя услышали.
Поблагодарила спасителя и сбежала.
В тот день я нашла самое приятное в страхе – победу над ним.
Исаак Розовский
Ночь, когда забрали маму
В ту ночь Рува проснулся от внезапного яркого света. И на всю жизнь запомнил ощущение невероятного счастья, охватившего его. В детстве зрение ведь не сразу восстанавливает привычную чёткость и яркость. Нет, мир вокруг какое-то время ещё двоится, троится и радужно переливается. Этот миг можно даже немного продлить, плотно сжимая веки.
Да что там зрение? Всё тело пребывает в блаженном оцепенении. Требуется немалое усилие, чтобы вернуть ему привычную упругость, силу и подвижность. А это срочно надо сделать, ибо трое незнакомцев в комнате, и один из них – в настоящей чекистской кожанке – это же папа! Никогда прежде не виденный папа!
– Папа! Папа приехал! – радостно кричит Рува и жмётся к нему, и льнёт, и обнимает руками за пояс (выше он не достаёт). А папа смотрит сначала настороженно, но потом взгляд его теплеет. Он глядит на сына, а рука останавливает спутника, говорящего: «Товарищ капитан, я пацанёнка-то уберу?» Он проводит пальцем по кончику Рувиного носа, задранного вверх, где почти под потолком улыбается папино лицо, и сын чувствует себя на седьмом небе от этой немудрёной ласки.
Да, отец со своими друзьями