Ты так любишь эти фильмы. Фигль-МигльЧитать онлайн книгу.
ить из кувшина солиднее. Принцесса этого не понимает. Ругается. Говорит глупости о некипячёной воде. Глисты будут! Пей кипячёную! Пей кипячёную! Кипячёная противная.
Я залез на диван, попил, устроился поудобнее и стал думать. «Думать, – говорит Принцесса, – полезно». Не замечал.
К маме она, конечно, не поедет. Мы не поедем. Мама у нас – центровая, а мамин молодой муж не выносит собачьей шерсти. Ну, много, скажите, шерсти от гладкошёрстной таксы? Молодой хер обязательно найдёт где-нибудь волосок и понесёт его выкидывать, как флаг в руке. Церемониальным шагом, и чтобы все видели. Если он находит такой волосок у себя в тарелке, Принцесса вскакивает из-за стола, хватает меня под мышку, и мы мчимся прочь. Я думаю, что он кладёт его туда специально. Находит же где-то, гад, из маминой шубы, наверное, выдёргивает. Нет, у мамы мы не нужны.
А где мы нужны? Наш собственный супруг тоже всё чаще пьёт на стороне. Раньше у нас была своя жилплощадь, а теперь – вот эта большая квартира, и мы, а также наш супруг, все трое, вечно путаемся друг у друга под ногами.
Первым делом радикально встал вопрос о спальне. В спальне на бескрайней, как родина, кровати спит наш супруг, а мы спим в кабинете на диване. Даже если бы я был вдвое упитаннее, чем есть, то не занимал бы в постели столько места, как ему кажется. Втрое упитаннее. Вчетверо. Да хоть бы был бульдогом! На этой кровати слону не тесно.
Стоило разместиться по разным комнатам, как в квартире стало не протолкнуться. Если мы возвращались с прогулки и шли мыть лапы, в ванной брился наш супруг. Если наш супруг читал на кухне газету, мы приходили туда слушать радио. Когда Принцесса говорила: «Здесь, в конце концов, не коммунальная квартира», он отвечал: «Вот именно, в коммунальной квартире у меня было бы больше прав, чем у твоей шавки». И как-то, уж не знаю как, разговоры превратились в вопли, шутки – в издёвки, пространства – в тупики, а семейная жизнь всем встала поперёк жопы.
Наш хахаль говорит, что это в порядке вещей: мрачный вид и неряшливая одежда – симптомы семейного счастья. Говорит и скалится, зубы демонстрирует. А зубы все целы, хотя он постоянно нарывается: то он бьёт, то его. Это не кинокритик, это Рэмбо какой-то. Мы с ним и познакомились при мордобое: наш тогда будущий хахаль наводил справедливость в автобусе, в котором мы ехали от мамы после очередной взбучки.
И вот, едва мы вошли, я почуял, что там беспокойно – такой злобой воняло, сильнее обычного, – но орать начали позже, зато сразу с подвыванием. Тётка-кондуктор пыталась их остановить, Принцесса зажимала меня под мышкой и проталкивалась к выходу, пассажиры, не осмелившиеся лаять в полный голос, потихоньку шипели, почему-то и в мой адрес тоже – кого я там мог испачкать, я чистый, блох нет, – и Принцесса тоже прошипела кому-то из шипевших «цыц», и в эту минуту один грязнюка в шапочке сказал кондуктору, что он вообще всех здесь имел, её первую, а дальше так матерно, что я не понял. Я ж не виртуоз.
Тогда высокий парень (он-то молчал и сторонился) ка-а-а-к ему хряснет! Кулаком! В верх живота! Грязнюка одновременно упал и заткнулся, а парень ухмыльнулся так лениво, не стал ничего говорить, не стал даже плечи особо расправлять – а плечи, я сразу заметил, были широкие, и футболка на теле сидела рельефно. И Принцесса посмотрела на него так, как смотрит на новые туфли, когда решила их купить и остаются только формальности типа денег, а туфли уже, можно сказать, на ногах или лежат в нашем шкафу в коробке – а я сижу на примерочном коврике, но уже тоже знаю, что этим английским производством мне при случае наподдадут. Так и хахаль всё понял и вышел из автобуса вместе с нами, хотя, наверное, в тот момент ещё не разобрался, хочет ли этого. Да кто его спрашивал. Мы-то точно не спросили.
И тут хлопает входная дверь, а Принцесса врывается ко мне на кухню и вопит: «Ну и проваливай! Скотина! Нет, Корень, ты посмотри на него! Сироп от кашля вместо крови! Фурацилина раствор! Корней! Я с кем разговариваю?! Хоть моргни, если бессловесный!»
Это твоё счастье, дура, что я бессловесный.
Я – Корней. У меня и в паспорте написано: Корней. Без отчества, хотя я не безродный, и прародители мои были с медалями, что удостоверено. Принцесса иногда зовёт меня Корней Иванович, но это говорится по недомыслию или злобе, потому что наш с Принцессой покойный папа был Алексей, и мы с ней, следовательно, Алексеевна и Алексеевич. А если звать меня по прародителям, то откуда иваны среди родовитых такс? Разве что джон затесался.
Ничего, Корней так Корней. (В просторечии Корень, Кореш.) Вот у нашего завкафедрой ротвейлер – Кулёк. Принцесса спрашивает: «Откуда такое странное имя?» – «Ничего странного. Мы его Кул назвали – понимаешь, be cool, всё такое. А это – уменьшительно-ласкательная форма. И на слух роднее». А ротвейлер сидит тут же, и вид у него, словно мордой в чужое дерьмо окунули.
И вот, когда Принцесса успокоилась (на меня-то какой интерес кричать?) и мы выпили пива и прилегли отдышаться, Принцесса сказала: «Посмотрим». Годы и годы я вертел головой – туда смотрел, сюда смотрел, – но ничего особенного не видел, пока не научился понимать, что смотреть предлагается в будущее. Я этого не умею.
Я не то чтобы слепой, но не люблю смотреть. Точнее, не люблю видеть.