Похищение Европы. Сергей КишларьЧитать онлайн книгу.
етверть секунды.
Я сижу в стоматологическом кресле, растеряно сдувая разлетающийся по лабиринту клавиатуры пепел. Гляжу в ноутбук, щурясь одновременно и от лезущего в глаза табачного дыма, и от досады на великую и всемирную. По малолетству мне казалось, что это я сижу в центре неё, дёргая за ниточки, «заглатывая» добычу, сохраняя впрок: на панель закладок, в кладовую жёсткого диска, в загашники флэш-накопителей.
Сомнение зародила статистика, утверждающая, что на планете больше двух миллиардов таких «я», каждому из которых кажется, что именно он сидит в центре паутины. Окончательно иллюзию разрушила сама глобальная, обозначив своими «любят» отведённое мне на задворках место.
Кресло, в котором я сижу, с детства вселяло такой ужас, что я до сих пор отчётливо слышу переходящее в яростный свист жужжание бормашины, чувствую палёный запах спиленной в пыль зубной кости, вижу розовую от крови слюну, тягуче сползающую в фарфоровую воронку плевательницы. Теперь здесь можно сидеть без страха, радуясь торчащему из стоматологической установки многожильному обрывку электрического кабеля, пустому держателю для инструментов, потёртой коричневой обивке кресла, под которой в местах разрывов виден ощипанный поролон.
Кресло стоит за углом длинного сарая, сложенного из выкрошенного временем и позеленевшего от дождей камня ракушечника, или как в Молдавии говорят – котельца. Возможно, этот ракушечник добыт под тем самым местом, где сижу я, ибо наш городок с его пятиэтажным центром и одноэтажными окраинами – только вершина айсберга, подземную часть которого составляют несколько сотен километров известняковых штолен, которые за пять веков сплелись в такой клубок, что никто уже не помнит, где его начало.
В сарае восемь дверей, две из которых переделаны в металлические гаражные ворота. Напротив – восьмиквартирная двухэтажная «сталинка». Большой заасфальтированный двор – от дома до сарая – полностью укрыт виноградом, поднятым на металлический каркас. Оттого у нас во дворе два неба: зимой обычное, летом – виноградное.
В соседнем дворе жгут сухую лозу. Голубой дым скользнёт по краю пробившего виноградный заслон солнечного луча, спустя секунду высветит ещё один, обозначит третий, четвёртый, родит в памяти мимолётную картину синхронно вскинутых к небу копий римского легиона и растает в воздухе.
А потом окажется, что даже в легионе найдётся тот, кто не любит ходить строем – слепит из разбитого стоматологического светильника, заставляя щуриться сильнее, чем от дыма зажатой в зубах сигареты.
Все в спину, а он – в глаза.
В противоположном конце двора асфальт раскроен горбатыми корнями старого платана. Пятнистый и облезлый ствол будто сшит из лоскутов пастельных тонов: здесь и цвет вылинявшей в чае лимонной корки, и выцветший мышиный, и блёклый кофе с молоком, и выгоревший на солнце хаки.
Кроны из-за винограда не видно, зато хорошо слышно: иногда зашумит на ветру как накативший на берег девятый вал, – виноградные листья тут же отзовутся шёпотом смирившейся отливной волны. Но сейчас полный штиль и тишину редкой строчкой прошивает только звонкий стук шлёпанцев по голым пяткам.
Судя по шагам – дядя Рома, сосед из пятой квартиры.
– Малой, ты здесь? – заглядывает он за угол сарая. – Ну, конечно! Облюбовал местечко.
Хотя мне двадцать два и во мне метр восемьдесят роста для дяди Ромы я по-прежнему «малой». Он имеет право называть меня так уже только за то, что в незапамятные времена на своих новеньких тогда «Жигулях» привёз из роддома моего новорождённого отца. Я уже не говорю о том, что двадцать три года спустя он на той же «копейке» вёз из того же роддома меня.
Ему шестьдесят пять, но черты лица не одрябли и по-прежнему мужественны. Фигура не по-стариковски крепка, хотя чуть приметная пивная «подушечка» уже просматривается под одеждой.
Есть мужчины, которые и в пенсионном возрасте внушают уважение одной только внешностью. Дядя Рома из таких. И хотя он уже заметно полысел, а оставшиеся волосы стрижёт так коротко, что у некоторых щетина на щеках длиннее, плюгавым его никак не назовёшь, ибо лысина лишь усиливает ощущение мужественности, исходящее от него.
С молодости приклеилась к нему кличка Командор, сверстники и сейчас иногда так кличут его, правда, теперь всё больше в шутку, ну а я зову его дядей Ромой, хотя мысленно для меня он тоже Командор.
Моей матери – учительнице русского языка и литературы – всегда казалось, что если она любит грамматику, то все окружающие должны быть солидарны с ней, а я на правах наследника должен не просто любить, а обожать. В детстве все эти морфологии и синтаксисы навевали такую скуку, что челюсти сводило от зевоты, а теперь нет-нет, да и вспомню кое-что по случаю.
Например, оксюморон – сочетание несочетаемых слов. Если это понятие рассматривать не как языковое явление, а перенести его в жизнь, то примеров наберётся сколько угодно. Вся жизнь сплошной оксюморон, особенно в политике. Сочетание несочетаемого.
Или глаза Командора: ярко голубые, чистые и молодые, они в обрамлении жёстких загорелых морщин кажутся мне оксюмороном, воплощённым в жизнь.
– Задолбали