Руфь. Элизабет ГаскеллЧитать онлайн книгу.
людьми, которые проявили хоть какой-то интерес к его делам, оказались его кредиторы. Юной Руфи было странно и неприятно видеть, как незнакомые ей люди беззастенчиво разглядывают и трогают руками вещи, которые были для нее так дороги. Ее отец составил свое завещание сразу после ее рождения. Гордясь новой для него ролью отца, на которую он сподобился уже в немолодые годы, мистер Хилтон почему-то воображал, что лорд-наместник сочтет за счастье сделаться опекуном его дочери. Однако, не будучи лично знаком с первым лицом графства, он выбрал в попечители дочери самого важного человека из тех, кого знал, хоть тот и не занимал сколько-нибудь заметной должности во времена относительного процветания мистера Хилтона. В итоге зажиточный фабрикант пивного солода из Скелтона был немало удивлен, когда ему сообщили, что пятнадцать лет назад он был назначен душеприказчиком скудного наследства в несколько сот фунтов и опекуном юной девушки, которую он, насколько ему помнилось, и в глаза не видел.
Это был здравомыслящий, расчетливый и умудренный опытом человек, не лишенный совести. Если уж на то пошло, с совестью у него как раз было получше, чем у многих других, поскольку у него были свои представления о долге. Он не уклонился от своих обязательств, выходивших за круг интересов его собственной семьи, как сделали бы многие на его месте, а, наоборот, принялся действовать: быстро собрал всех кредиторов, разобрался с бухгалтерией, продал оставшееся на ферме имущество и расплатился с долгами, да еще и положил около восьмидесяти фунтов в местный скелтонский банк. Потом он стал хлопотать о том, чтобы пристроить куда-нибудь несчастную, убитую горем Руфь. Прослышав про миссис Мейсон и ее штат учениц, он договорился с ней обо всем во время двух коротких встреч. Приехав за девушкой на своей двуколке, он молча ждал, пока они со старой служанкой их семьи собирали вещи, но не выдержал и потерял терпение, когда она убежала в сад и со слезами на глазах начала срывать любимые мамины чайные и дамасские розы, которые росли у той под окном. Сев в двуколку, она была не в состоянии внимать наставлениям своего попечителя относительно того, что нужно быть бережливой и во всем полагаться только на себя. Притихнув, Руфь молча смотрела вперед и мечтала о том, когда наступит вечер и она в своей спальне сможет предаться безутешному горю и поплакать о том, что ее оторвали от родного дома, где она жила со своими родителями и думала, что так будет всегда, – в этом и заключается одновременно благословение и проклятье детского представления о жизни. Но в ту ночь она спала в комнате с четырьмя девушками и стеснялась при них плакать. Она долго ждала, пока они заснут, и только тогда, зарывшись лицом в подушку, дала волю своим слезам, всем телом содрогаясь от горестных рыданий. Потом она умолкла, чтобы воскресить в памяти навсегда ушедшие счастливые, наполненные умиротворением и спокойствием дни, которые она так мало ценила прежде и о которых так сожалела теперь. Она вспоминала каждый взгляд, каждое слово матери и вновь начинала