Ангелы Опустошения. Джек КеруакЧитать онлайн книгу.
человеком.
Мне нужно лишь подождать 30 долгих дней чтоб спуститься со скалы и вновь увидеть сладкую жизнь – зная что она ни сладка ни горька а просто она вот такая, и всё вот так вот —
Поэтому долгими днями я сижу в своем легком (полотняном) кресле лицом к Пустоте Хозомину, тишина нишкнет в моей хижинке, печка моя молчит, тарелки посверкивают, мои дрова (старый хворост который есть форма воды и пульпы, которым я разжигаю индейские костерки в печке, чтобы наскоро приготовить поесть) мои дрова лежат в углу кучей и змеятся, консервы ждут когда я их открою, мои старые растрескавшиеся башмаки плачут, сковородки клонятся друг на друга, тряпки висят, всякие мои шмотки тихо сидят по всей комнате, глаза у меня болят, ветер налетает порывами и лупит в окна и верхние ставни, свет в гаснущем дне оттеняет и темносинит Хозомин (выявляя его проблеск срединно-красного) и мне ничего не остается только ждать – и дышать (а дышать трудно в разреженном высокогорном воздухе с моими сопатыми синусами Западного Побережья) – ждать, дышать, есть, спать, готовить, стирать, ходить, наблюдать, никаких лесных пожаров здесь не бывает – и грезить: «Что я стану делать когда доберусь до Фриско? Так ну первым делом найду себе в Чайнатауне комнату» – но еще ближе и слаще я грежу о том что стану делать в День Отъезда, в какой-то из свято чтимых дней начала сентября: «Спущусь по тропе, два часа, встречу Фила в лодке, доеду до Плотов Росса, переночую там, поболтаю в кухне, утром пораньше выеду на Лодке Дьябло, прямо от маленького пирса (поздороваюсь с Уолтом), доеду прямиком до Марблмаунта, получу зарплату, расплачусь с долгами, куплю бутылку вина и разопью ее днем у Скагита, а наутро уеду в Сиэтл» – и дальше, до самого Фриско, потом в ЛА, потом Ногалес, потом Гвадалахара, потом Мехико – И по-прежнему Пустота неподвижна и не пошелохнется —
Но я сам буду Пустотой, двигаясь не пошелохнувшись.
3
Ай, и я вспоминаю сладкие дни дома, которых не ценил, когда они у меня были – целые полдни еще когда мне было 15, 16, они означали крекеры «Братьев Риц» и арахисовое масло и молоко, за старым круглым кухонным столом, и шахматные задачи или мною же придуманные игры в бейсбол, пока оранжевое солнце лоуэллского октября наискось проникает сквозь шторы веранды и кухни и падает ленивым пыльным столбом и в нем мой кот обычно лижет переднюю лапку ляпляп тигриным язычком и зубцом хвостика, все подвергнуто и прах убран, Господи – поэтому сейчас в своих грязных драных одеждах я бродяжу в Высоких Каскадах и вместо кухни у меня лишь вот эта сумасшедшая битая-перебитая печка с потрескавшейся ржавчиной на трубе – подбитой, ага, на потолке, старой мешковиной, чтобы не впускать крыс ночи – давние дни, когда я мог просто подойти и поцеловать маму либо отца и сказать «Вы мне нравитесь, потому что однажды я стану старым бродягой в опустошении и буду совсем один и печален» – О Хозомин, скалы его блещут под опускающимся солнцем, неприступные крепостные парапеты возвышаются как Шекспир над миром и на многие мили вокруг ни единая тварь не знает имен ни Шекспира, ни Хозомина, ни моего —
Конец