Такыр. Андрей ПлатоновЧитать онлайн книгу.

      Вдруг послышался плач и шум озлобления. Три босых и жалобных женщины вошли в кибитку и сели вокруг персиянки на поджатых ногах. Сначала они непонятно, грустно заговорили, а потом подползли к Заррин-Тадж, обхватили ее и стали царапать ногтями по лицу ее и худому телу. Персиянка сжалась и стала маленькой для своей защиты, но втайне она замечала, что злоба женщин бедна силой, и терпела боль без испуга. Пришедший назад Атах-баба постоял немного в молчании, а потом сказал: «Этого довольно, она молода, а вы старые дырки!» – и выгнал чужих женщин прочь.

      Они ушли и снаружи опять заплакали по убитому мужу.

      Ночью Атах-баба лег, спать рядом с пленницей, и, когда все уснули и пустыня, как прожитый мир, была у изголовья, за войлоком кибитки, хозяин обнял тело персиянки, обнищавшее в нужде и дороге. Было все тихо, одно дыхание выходило у спящих, и слышалось, что кто-то топал мягкими ногами по глухой глине, – может быть, шел куда-то скорпион по своему соображению. Заррин-Тадж лежала и думала, что муж – это добавочный труд, и терпела его.

      Но когда Атах-баба ожесточился страстью, то две другие жены зашевелились и встали на колени. Вначале они яростно шептали что-то, а потом сказали мужу:

      – Атах! Атах! Ты не жалей ее, пусть она закричит.

      – Помнишь, как с нами было? Зачем ты ее ласкаешь?

      – Искалечь ее, чтоб она к тебе привыкла!

      – Ишь ты, хитрый какой!

      Заррин-Тадж не слышала их до конца, она уснула от утомления и равнодушия среди любви.

      III

      Заррин-Тадж стала жить кочевницей. Она доила верблюдицу и коз, считала овец и доставала воду из колодцев на такыре – по сто и по двести бурдюков в день. Больше она никогда не видела птиц и забыла, как шумит ветер в древесных листьях. Но время молодости идет медленно. Еще долго тело персиянки томилось жизнью, точно непрестанно готовое к счастью.

      Когда овцы начинали худеть или дохнуть от бестравья, Атах-баба велел снимать кибитку, собирать в узлы домашнее добро и уходить в дальнейшее безлюдье, где земля свежее и еще стоит нетронутой бедная трава. Весь небольшой род снимался с обжитого места и шел через горячий такыр в направлении одинакового пустого пространства. Впереди ехал аксакал и умные мужья на ишаках. Ишачки везли бугры сложенных кибиток и старых жен, позади брели вразброд, как безумные, овечьи стада, а Заррин-Тадж и прочие рабы шли пешком, унося на себе тяжелое серебро, подарки мужу старых друзей и еду в горшках.