Белый олень. Часть 1. Дочь севера. Николай Александрович ЮрконенкоЧитать онлайн книгу.
о собирать надо, ночь студеная будет.
После долгой ходьбы по непролазной тайге с оружием и котомкой за плечами Сергей чувствовал усталость. Поэтому не хотелось вставать с нагретого у костра места и идти за сушняком.
– С чего ты это взял?
– Совсем слепой, однако. Посмотри, Урюмка'н калачом лежит – худая погода идет.
Действительно, Урюмкан, черный лохматый кобель, свернулся поодаль клубком. Расслабленно потягиваясь, Сергей встал, спустился к устью залива. Выбрав из старого плавника сухую лиственницу, принялся рубить ее у замытого песком комля. Удары топора гулко разносились над широким разливом реки, эхом отражались от крутых щёк скалистых берегов, затихали где-то далеко, в сумрачных таежных урманах.
А тем временем отгорел закат, по складкам гор неслышно пополз вечер. Над заречным хребтом взошла луна, проложив через залив мерцающую серебристую дорожку. Где-то высоко в звездном небе трубно прокричали гуси, и тайга вокруг наполнилась тревожными звуками.
– Однако, бойё1, давай еще маленько чаевать, – проговорил Очитуха и не спеша разлил по кружкам чай из прокопченного помятого котелка. – Шибко трудный день был, много сил отнимал.
Сергей подсел поближе, взял из рук старика кружку. Наслаждаясь покоем и теплом костра тот пил чай маленькими глотками. Блики огня неярко освещали лицо эвенка, его прямые седые волосы падали на морщинистый лоб. На виске и щеке рваный шрам, рот немного перекошен, и от этого кажется, что Очитуха постоянно чему-то улыбается.
История происхождения этого шрама Сергею была известна давно, ее рассказывал отец, да и от самого Очитухи приходилось слышать. Вспоминая этот случай, старик всякий раз добавлял к нему что-то новое, видимо, мелкие детали стерлись в его древней памяти, и он был вынужден их сочинять. Вот это и было дорого Сергею. Он любил слушать негромкую речь старого таежника, в которой эвенкийские, бурятские и русские слова как-то плавно перемежались между собой, образуя дивное северное наречие. Сергей знал, если в разговоре старик упомянет слово «винтовка», то на его языке это будет звучать как «бинтовка». Знал Сергей и то, что в рассказе Очитуха обязательно коснется знаменитого на весь забайкальский север доктора-хирурга Кенсицкого и скажет о нем «бохтор Хенсицка».
В этот чудный таежный вечер Сергей еще раз хотел услышать историю от старика и вновь вернуться в свое, теперь уже далекое детство.
– Кто это тебя так по лицу погладил? – кивнул он на шрам.
– Пошто спрашиваешь, знаешь, однако… – нехотя буркнул тот.
– Да я уж почти не помню, расскажи еще.
– Память мне ама'ка2-дедушка оставил… Лапами маленько обнимал, – неспешно начал Очитуха, попыхивая трубкой с узорчатым нажегом вокруг изогнутого чубука.
– Зачем к нему в когти-то полез?
– В тайге, однако, живу, разве зверя минуешь? – Очитуха ненадолго задумался, потом продолжил. – Давно это было, бойё. Тогда я экспедицию тайгой водил, начальнику Петрову тропы показывал. С твоим отцом дружбу делил. И моя старуха еще живая была… Помню, в самом конце сезона шибко долго вели арги'ш3 в самую вершину пади Бокшо'. Встали лагерем. С оленей вьюки сняли, я их отпустил пастись. Вызывал меня к себе начальник Петров, говорил: «Мясо добудь, Очитуха, люди шибко отощали за переход». Я бинтовку взял, собак взял, пошел. Как раз первый снег упал, следы ищу, а их нет, ушел куда-то зверь… Долго сопки ломал, распадком вывершил ключик, слышу – лают! Сердито лают, на кого-то большого.
Старик взял уголек и прикурил вновь набитую табаком трубку. Сергей подкинул в костер большую охапку хвороста. Огонь разом охватил сушняк и пыхнул жаром так сильно, что Очитуха отодвинулся от него подальше, а дремавший до этого Урюмкан, дико сверкнув глазами, отпрыгнул в сторону.
– Совсем худая твоя голова, – старик укоризненно глянул на Сергея. – Разве всю тайгу согреешь? Дрова беречь надо. Да-а-а… Прибежал на лай, смотрю, в кедраче собаки поставили амаку. Большой был амака и шибко злой. Хоть и снег уже, а не лег спать – видно шатуном решил ходить. Есть закон у людей нашего рода: «Не трогай амаку, если он тебе зла не делает». Но я, однако, решил стрелять, слова начальника Петрова помнил, много мяса хотел добыть. Видно, худой патрон мне достался, ранил амаку. Другой раз стрелять не успел, амака под себя подмял. Когтями по голове провел, кожей глаза закрыл. Совсем бы задрал, однако, но Соболько не дал, насел на него, в горы прогнал.
Задумчиво глядя на пламя, Очитуха умолк. Где-то неподалеку ухнул филин. По вершинам деревьев пролетел порыв ветра, обдал Сергея пронизывающим холодом. Он поплотнее укутался в видавшую виды куртку, надвинул на лоб шапку.
– Ну, а дальше-то что?
– Дальше так было, – старик откашлялся. – Очухался маленько, снегом обтерся, голову тряпкой обмотал. Веревками себя обвязал, а другие концы привязал к собачьим шеям. Собольке говорил: «Тащи!» Сам память потерял. Сколько времени прошло – не знаю. Ум вернулся – на сопке лежу, а внизу наш лагерь. Кричу – голоса нет. Тогда Соболько лаем людей позвал.
– Да
Бойё – юноша, парень, молодой мужчина (эвенк.) Здесь и далее по тексту примечания автора.
Ама'ка, амика'н – медведь, дедушка (эвенк.)
1 Арги'ш – караван вьючных оленей (эвенк.)