Москвич в Южном городе. Вячеслав ХарченкоЧитать онлайн книгу.
здесь откуда? – спрашиваю, – я же тебя пока в Москве оставил, у тебя прививок нет.
– Мяу, – отвечает мой рыжий кот.
– Я же обещал за тобой вернуться в ноябре и привезти.
– Мяу, – отвечает мой рыжий кот.
– Ты что, сам добрался, пешком?
– Мяу, – отвечает мой рыжий кот.
– Тебя хоть тут кормят? Хочешь полчебурека?
Рыжий кот ничего не ответил и гордо ушел.
Кофейщик Адам
– Доброе утро, – говорю я кофейщику.
Юный кофейщик с бритыми висками и модным хвостиком на макушке о чем-то говорит с пожилой женщиной-уборщицей.
– В каждое время года должна быть своя погода, – говорит она и со всего размаха бьет веником по розовой плитке, с тоской оглядывая пирамидальные тополя, кипарисы и дубы, зеленые еще 21 октября.
Юный кофейщик Южного Города непонимающе кивает.
– Вот я, Адам (уборщица делает ударение на первый слог, получается польское Адам), и в Сибири была, и в Иркутске была, морозы пережила в сорок градусов, а ты, Адам, снег-то видел?
Адам кивает, типа, видел, видел.
– Ничего ты, Адам, не видел, – подытоживает уборщица.
– Доброе утро, – повторяю я.
Мне кажется, что, увлекшись разговором о снеге, южные жители южного города просто забыли обо мне. Адам вздрагивает, заметив меня.
– Добрый вечер, ой, добрый день, ой, доброе утро, – вспыхивает Адам.
Потом поднимает голову и осматривает меня. Почему-то все с первого взгляда видят, что я приезжий.
– Мне американо с холодным молоком, – улыбаюсь.
Адам начинает колдовать около кофемашины.
Татарский музыкант
Отсюда, из далекого Южного Города, все происходящее в столицах видится суетным, ненужным, странным, но милым. Вчера вечером наблюдал татарского музыканта, играющего на домбре (или что-то в этом роде). У него не хватало пальцев на руке. Вокруг, нежась в осеннем тепле вечернего Южного Города, стояли последние туристы и местные жители. Музыкант играл что-то фольклорное, и от этого мне казалось, что он играл здесь всегда. И десять лет назад, и сто лет назад, и даже при греках. Сидел в центре агоры, пиликал, приплясывал, а голые греки в белых накидках слезливо вздыхали и спрашивали, почему он не посылает свои стихи в столицу Эсхилу. Музыкант прекращал играть, закуривал (наверняка в древности тоже что-нибудь курили, нельзя писать музыку и стихи и не курить), обводил древних греков печальным взглядом и отвечал, что этому графоману Эсхилу он не отправит даже туалетную бумагу. Древние греки понимающе кивали седыми головами, бросали древнегреческие монеты с изображением Одиссея и Гефеста и медленно шли к своим женам, которые уже приготовили им черноморскую ставриду и барабульку.
Я вспомнил столицу и понял, что по приезде в Южный Город что-то неуловимо изменилось во мне. Мне почему-то стало мучительно жаль всех москвичей, мне стало казаться, что в Москву попадают случайно, возможно, даже насильно, что большинство попавших с удовольствием уедут к морю или в деревни,