Гуманитарное вторжение. Глобальное развитие в Афганистане времен холодной войны. Тимоти НунанЧитать онлайн книгу.
коллегами для создания Республиканского института востоковедения в Душанбе – исследовательского центра, куда таджикские исследователи могли бы возвращаться после обучения в Москве[90]. Режим правления персидской мусахибанской элиты покровительствовал пуштунской филологии и истории, однако советскому востоковедению не хватало настоящего центра изучения пуштунов.
Такое постоянное сосредоточение на персидском, а не на пуштунском мире может показаться вполне объяснимым, однако оно создало слепые зоны по отношению к политике самоопределения пуштунов. После 1947 года, когда раздел Индийского субконтинента превратил миллионы «патанов» в пакистанцев, Кабул начал выступать за создание «Пуштунистана», который замышлялся как национальное государство пуштунов, выходящее за границу линии Дюранда в сторону Пакистана. При внимательном изучении становится ясно, что позиция Кабула была рассчитана скорее на иностранцев и не включала серьезных внешнеполитических намерений. Подавляющее большинство работ о «Пуштунистане» (кстати, само это слово – персидский топоним) написаны не на пушту, а на персидском, и большинство людей, которые должны были жить на предполагаемых территориях этого государственного образования, понятия не имели, что находятся в «Пуштунистане».
Проблема, однако, заключалась не столько в лицемерии Кабула, сколько в том, что поведение афганских властей по отношению к политике идентичности пуштунов могло запутать иностранцев, желающих понять, что происходит в регионе. Несмотря на преждевременную деколонизацию Афганистана и его запутанную этническую структуру, мусахибанская элита, особенно после 1947 года, позиционировала себя как лидеров афганского государства, в котором доминируют пуштуны, и требовала самостоятельности… для другого пуштунского национального государства. Афганистан сам по себе был продуктом краткого межвоенного периода деколонизации, и его лидеры пользовались ярлыком пуштунской государственности, чтобы легитимировать себя перед иностранной и местной аудиторией. Однако они делали это, принимая одновременно послевоенную концепцию деколонизации, в которой идея свободы заключалась не в религиозном, а в национальном самоопределении, то есть в национальном государстве. Не имея филологического и страноведческого основания для того, чтобы дискредитировать притязания афганского государства на пуштунскую аутентичность на их собственных условиях, иностранные ученые должны были либо согласиться с притязаниями Кабула, либо провозгласить (как и поступили некоторые из них), что Пакистан фактически обеспечил альтернативную, если не лучшую возможность для национальных устремлений, чем межвоенная «постколония» (Афганистан) или родственное ей послевоенное образование («Пуштунистан»).
В Москве были ученые, способные разобраться в этой путанице, но серьезным исследованиям Афганистана мешала слабая институционализация. Давыдов и другие исследователи, хорошо владевшие