Представления русских о нравственном идеале. М. И. ВоловиковаЧитать онлайн книгу.
писать с большой буквы. У него, ради полноты совершенства, должны присутствовать и все недостатки человеческие»[81].
И по прошествии еще одного революционного года, дневник З. Гиппиус продолжает фиксировать поиск людей, которые выдержали испытания, только оценки стали резче: «продался» большевикам «за крупу» или нет. Такая «политическая» граница может проходить через живых людей, даже если эти люди – Брюсов или Блок…
«Но бывают времена, когда нельзя быть безответственным, когда всякий обязан быть человеком. И я “взорвала” мосты между нами, как это ни больно. Пусть у Блока, да и у Белого, – “душа невинна” – я не прощу им никогда»[82].
Есть граница и для физических испытаний. Ноябрь 1919-го в Петрограде: нет ни еды, ни света, ни тепла: «Дрожа, пишу при последнем свете мутного дня. Холод в комнатах туманит мысли. В ушах непрерывный шум. Хлеб – 300 р. фунт. Продавать больше нечего»[83]. И самое, наверное, абсурдное – Дмитрий Мережковский – на рытье окопов (скоро подобного абсурда будет много, а пока – непривычно): «Диму-таки взяли на каторжные (“общественные”) работы. Завтра в 6 утра – таскать бревна… И вовсе, оказалось, не бревна!.. Несчастный Дима пришел сегодня домой только в 4 ч. дня, мокрый буквально по колено. Он так истощен, слаб, страшен, что на него почти нельзя смотреть. <…> Сегодня его гоняли далеко за город, по Ириновской дороге, с партией других каторжан, – рыть окопы!!»[84].
Слово найдено – «рабство», и у самой границы того, что этот человек (пока) в состоянии вынести, идет осознание главных ценностей, ради которых можно терпеть все остальное:
«Да, рабство. Физическое убиение духа, всякой личности, всего, что отличает человека от животного. Разрушение, обвал всей культуры. Бесчисленные тела белых негров. Да что мне, что я оборванная, голодная, дрожащая от холода? Что – мне? Это ли страдание? Да я уж и не думаю об этом. Такой вздор, легко переносимый, страшный для слабых, избалованных европейцев. Не для нас. Есть ужас ужаснейший. Тупой ужас потери лица человеческого. И моего лица, – и всех, всех кругом…»[85].
И еще – тревога за судьбу России. Даже после перехода границы осенью 1920 г., находясь в Варшаве, З. Гиппиус пишет о надеждах скорого освобождения от большевиков.
На грани самых суровых испытаний голодом и холодом осознается то, что объединяет с народом. Это почти безграничное терпение простых русских людей (воспитанное Православием). В народе оно сохранялось долгие годы после революции.
Северная Фиваида
Этот дневник впервые опубликован в книге, подготовленной группой ученых из Института этнологии и антропологии РАН. Книга называется «Духовная культура северного Болозерья». Другое название края – «северная Фиваида». Оно происходит от названия пустынной области в северном Египте, известной своими подвижниками в первые века христианства. Европейский север России осваивали монахи. Они приходили в эти труднодоступные дебри, на скалистые берега и совершали
Гиппиус З. Живые лица. Воспоминания. Тбилиси: «Мерани», 1991, с. 359.
Зинаида Гиппиус. Живые лица. Стихи. Дневники. Тбилиси: «Мерани», 1991, с. 179.
Зинаида Гиппиус. Живые лица, с. 209.
Зинаида Гиппиус. Живые лица. Стихи. Дневники. Тбилиси: «Мерани», 1991, с. 217.
Там же, с. 219.