Один оборот. Олег АникиенкоЧитать онлайн книгу.
топоры, лопаты… Вырыли!
Гомон копал с местными мужиками могилу. Организовывал, наливал, рвал жилы. И прежде, чем копать лопатами, пришлось пилить бензопилой грунт. Но Паша любил экстрим. Он был – мачо, самый крутой писатель из молодых.
Гомон писал рассказы о настоящих мужиках, людей поступка, но с некой тюремной приправой. Его герои – это новые робин – гуды, справедливые киллеры. Или голливудские охотники, бьющие в тайге медведя. Пел шансон с характерными завываниями. Себя называл «улучшателем местного генофонда». Носил перстень с печаткой, затемненные очки. В своих песнях воспевал новою Россию, с ее золотыми куполами, а также Белую гвардию… Сравнивал зеков, которые за маму глотку порвут, с теми, кто попадал в плен, в Гулаг.
Ему принесли гитару, но пальцы не слушались. Тогда, как Паганини без струн, он запел свою авторскую, направляя вибрации в сторону гроба. Он пел гнусаво «Прощай, братан». Все ждали, когда он закончит.
Давай, братан, тихонечко уйдем,
Пускай живут, они нам не нужны.
Тот фраерок свое перо найдет,
На темной стороне другой Луны…
Я думал о будущем Павла Гомона. О том Паше, который считал себя лидером и выступал в местной газете. Он возносил новых русских и новые возможности. Сам не прошел зону, но болел за всех кандальных самородков… Сочинял роман о воровском авторитете, набирающем вес в современной жизни.
Что ожидало его? Будет ли он торговать лесом, если осилит рыночную науку? Или состарится и будет петь в баньках для «солидных людей» свой низкопробный шансон?
Отпев свой номер, Гомон прилег в углу прямо на пол. Отдыхай, Паша. Ты честно вырыл яму поэту. Широкую…. Не любил тесноты Абасов. А ты – успеешь еще попеть и попить…
Мало – помалу, и нас разморило в тепле. Все уже клевали носом, и, прислонившись к стене, я тоже ушел в дремоту. Сон охватил сознание… Я оказался на кладбище перед ямой, готовой принять покойного. Вокруг тихо переговаривались. В гробу лежал Абасов, держа в руках плакатик со странной надписью – «Землемер К.» Подошли ближе Попков и Цыпин. Как? – подумал я – Вернулись? Не узнаю… Кто вы? – Ваши помощники, – отвечают. – А где инструменты? – Их нет… Тут Кумов, как всем показалось, стал заканчивать траурную речь. Пар струился из его быстрого, ловкого рта: «…Один из крупнейших поэтов России… Благословил меня, молодого… Родник с неиссякаемой влагой для души… Для меня… Мне…» – Да что тебе надо? – непонятно вдруг закричал Митяйкин.
И сон прервался. В комнату ввалилась новая смена, и не двое поэтов, как ожидалось, а целых три. Приехали на такси ночью. Всех привезла Митрошина. Великая русская поэтесса, как ее называли услужливые СМИ.
Сейчас, когда я характеризую входящих, может казаться, что пишет завистник. Возможно, Митрошина – хорошая мать, воспитала дочь, растит внуков. А Подлузин, к примеру, поливает цветы на своем подоконнике и выгуливает таксу. Не знаю. Речь идет об искусстве, о поэтическом стиле и манере добиваться признания…
Митрошина –