Вне закона. Овидий ГорчаковЧитать онлайн книгу.
из Смолицы, а ныне писарь нашего отряда, достал из полевой сумки тетрадь и лихорадочно, ликующе строчил: «Уничтожено: 1) фрицев – 3 шт., 2) полицаев – 1 шт.».
Оказывается, Перцов был не просто писарем, но и поэтом. Он тут же экспромтом сочинил эпитафию «На смерть Увы…»:
Жил-был в Грудиновке Ува.
Имел командные права
И сеял сладкие слова
При власти он Советов.
Увы! Везло таким увам —
В доверие втирались к нам.
Но знай, товарищ, этот хлам
Мы выживем со света!
Когда под Ветринкой был бой,
Он распрощался с головой.
Да и хозяева с Увой
Дождалися награды.
О, доннерветтер, и увы!
Нет больше бедного Увы!
Плачь, комендант! Дождешься ты
Награды из засады!
Поэта и застрельщика партизанской художественной самодеятельности наградили одобрительными шлепками по спине и огромным куском простреленной трофейной колбасы-салями.
Вдали, за лесом, со стороны Быхова глухо заурчали моторы. Шум приближался. Казалось, что гул, нарастая, заставляет дрожать листья деревьев. В лесу грохнул разрыв снаряда. Тут же услышали мы и звук выстрела. Перцов поднялся, нервно комкая бумажку со стихом.
– Когда говорят пушки, – выжал он улыбку, – музы молчат…
За ним встал великан Токарев. С наигранной ленцой в голосе произнес:
– Танки. Сам комендант, наверно, драпает, братцы? Объявляю большой скоростной пробег Москва – Воронеж, не гонись, фриц, не догонишь!.. Форвертс, концессионеры, вперед!..
– Танки? Или опять телега? – расхохотался Кухарченко. – В лес они не сунут носа.
Со стороны шоссе застрекотали пулеметы. Тут уж поднялся и Аксеныч.
– Спешить некуда! – сказал Кухарченко, отправляя в рот плитку шоколада. – Это быховский комендант «скорую помощь» за майором и за Увой прислал. Отдохнем.
Васька Виноградов, прозванный в отряде Баламутом, все время искавший случая поделиться чем-то очень интересным, воспользовался общим молчанием и затараторил, переодеваясь в трофейные фрицевские штаны.
– Скажите мне и Баженову спасибо, а то бы все царство божие проспали, проворонили немцев! – Он стянул сапог. – Все дрыхли, даже дозорные и те храпели, а я проснулся. Ноги у меня натерты – не дают никак уснуть. – Стянул другой. – Снял я, как сейчас, сапог, стал портянку отдирать – прилипла к мозоли, чертовка. Вдруг слышу: «Эй, русь партизан, коммен зи хир!» – Снял свои приймачьи домотканые порты. – Глядь, стоит в трех шагах, за канавой, живой, урожайного роста фашист, тот, который бауэр. Стоит, гад, и целится в меня, левый глаз зажмурил, хотя до меня плевком мог достать. – Стал натягивать фрицевские штаны. – А за немцем – подводы, а на подводах – еще немцы. Шинели скинули – на солнышке греются. Усмехаются, гады, не верят, что я партизан. – Застегнул поясной ремень. – А тут вдруг Баженов, даром что интендант, сбоку как шандарахнет из своего карабина!.. – Сел, надел