Жизнь без света. Валерий Александрович ШипулинЧитать онлайн книгу.
мы плохонько, а кто тогда в деревне жил хорошо, колхозники из кино, «Кубанских казаков» видели? Отец прошел войну, побывал в немецких и сталинских лагерях. В 41-м юнцом сопливым попал в окружение, когда гнали их колонной, сумел незаметно выскочить. На обочине старуха на телеге дожидалась, когда пленные пройдут, она-то его и сховала в ворохе сена. К себе в деревню увезла, у нее и жил, пока не подрался с сыном старосты, староста и сдал его немцам. В город Кёльн, в трудовой лагерь, отправили его. Работал на заводе, бежал, а там уже через партизан попал в армию, оттуда в штрафбат; а после войны, как бывший военнопленный, залетел на три года в сталинские лагеря, в Сибирь.
Это про папаню моего, а если про меня, то я ноябрьский – в ноябре родился, в ноябре 56-го года. Родился нормальным, т.е. зрячим. Вообще родиться в ноябре счастья немного, хотя с какой стороны посмотреть: все твои одногодки в семь лет в школу идут, а ты еще год гуляешь. В школу тогда брали только с семи лет, считалось, что программа трудная, и, если мальчишка пойдет в школу в шесть лет, то не будет успевать. И вроде лишний год дурака валяешь, а на улицу утром выйдешь, никого – все в школе – чего хорошего-то? Хорошего мало.
Так вот, родился я в ноябре, у родителей нас было трое: старший брат, сестра и я. Жили, как я уже говорил, бедно. Отец после войны из лагерей вернулся, устроился работать шофером, женился. Женился – где-то жить надо. Слепил самануху – поставил стены из деревянного каркаса, на каркас присобачил плетень, намесил глины с соломой и коровьим навозом, чего-чего, а такого стройматериала тогда хватало, и добром этим с размаху да на плетень! И снаружи, и снутри. Потом с матерью стены поровнее подделали, побелили. Само собой двери, окна вставили, крышу отец толью покрыл. Толь, если кто не знает, картон, пропитанный какой-то черной дрянью, дегтем или еще чем, и как сильный дождь, вся вода у нас в хате.
Мать из сливы ведрами варила варенье, повидло. Кабана держали, тогда в деревне каждый что-нибудь держал. Отец, чтобы голову не ломать, из года в год борова Борькой звал и к Новому году, Борьку того. Мать из сала смальца натопит, на хлеб намажешь, солью посыпешь – красота! И вроде жили мы небогато, а не голодали – была еда, что не у всех соседей было. И, получается, что небедно жили мы, а потом и вовсе переехали в другой дом, хороший.
Имелся в станице детский сад, попробовали меня туда пристроить – ничего не вышло. Парнишкой-то я шкодным рос, то пацанов детсадовских подобью в рощу за село сбежим, там костер запалим, а не дай бог, еще чего от войны найдем – взрывпакет, гранату или фугас, пожарные тушить приезжали, то на речку Карасевку купаться уйдем, юг ведь, лето длинное, и как никто не утонул? В общем, не удивительно, что за такие организаторские способности из детского сада меня попросили и подвиги с художествами я уже дома продолжал, но не долго. В 61-м, после реформы хрущевской, отец купил старшему брату гармошку за 17 рублей новыми. Брат ее ковырял, ковырял, одну песню выучил:
Водки нету и не надо –
Водку можно заменить.
Самогонки мы нагоним,
Самогонку будем пить.
Погонял