Opus Dei. Археология службы. Джорджо АгамбенЧитать онлайн книгу.
имеет слишком активный смысл, тогда как в effetto определяющей является сема «результат», «сделанность». Читателю также стоит помнить, что итальянское effetto, как и аналогичные слова европейских языков, произошедшие из effectus, и немецкое Wirkung, также означают «следствие» в каузальном смысле – поэтому в некоторых местах мы уточняем его как «эффект-следствие».
Сложное слово effettuazione, а также соответствующий субстантив l’effettuare, и латинское effectio мы передаем, подчеркивая тот или иной оттенок смысла: «осуществление (в) действительности», «приведение в действительность», и даже «приведение в действие».
Прилагательное effettuale в двух-трех местах, где оно употребляется на абстрактном метауровне, мы переводим не как «действительный», но как «действительностный» («действительностная практика» литургии – это не просто действительная, «настоящая», практика, но практика, в которой речь идет о действительности как таковой).
Наконец, излюбленный агамбеновский terminus technicus – articolazione (и глагол articolare с производными) – мы переводим по-разному: формулированием, структурированием, а иногда – as is, то есть «артикуляцией», понимаемой, разумеется, не в лингвистическом, а в более абстрактном смысле.
Сергей Ермаков
Предисловие
Opus Dei [1]– технический термин, в латиноязычной традиции Католической церкви начиная уже с VI века обозначающий литургию, то есть «исполнение священнической службы Иисуса Христа», в которой «всеобъемлющий публичный культ совершается мистическим телом Иисуса Христа, то есть Главой и его членами» (Конституция священной литургии 4 декабря 1963 года).
Однако слово «литургия» (от греческого leitourgia, «общественная повинность») является относительно современным: до того как его употребление начало распространяться к концу XIX века, мы обнаруживаем на его месте латинский термин officium, семантическую сферу которого не так-то просто определить и которому – по крайней мере, на первый взгляд – казалось бы ничто не предвещало его новую теологическую судьбу.
В Царстве и славе мы рассматривали литургическую тайну главным образом с той стороны, которой она обращена к Богу, то есть в ее объективном и славящем аспекте; в настоящей книге археологическое исследование направлено, напротив, на ту сторону, которой она обращена в первую очередь к священникам, то есть к субъектам, в чьи полномочия входит, так сказать, «должностное служение тайне» [ministero del mistero]. И подобно тому, как в Царстве и славе мы пытались прояснить «тайну экономии», которую теологи сконструировали, перевернув выражение – само по себе прозрачное – апостола Павла[2], здесь речь идет о том, чтобы вырвать литургическую тайну из неясности и туманной неопределенности современной литературы по этому вопросу, возвращая ей строгость и блеск великих средневековых трактатов Амалария из Меца и Гийома Дюрана. На самом деле, литургия настолько лишена таинственности, что можно сказать, что она, напротив, совпадает с, возможно, наиболее радикальной попыткой
Дело Божье (
То есть «экономия тайны» из Еф. 3:9. –