Искушение и погоня. Петр ИльинскийЧитать онлайн книгу.
читателю последних двухсот лет в переводе В. А. Жуковского («Лесной царь»). Человек, знакомый только с этим вольным переложением баллады, может быть удивлен ходом нашей мысли[19]. Ибо ни о каком архетипическом злодее, жаждущем насладиться беззащитным юным телом (и духом!), у Жуковского нет и речи.
На заметное несовпадение классического перевода великой баллады и ее оригинального текста обратила внимание Марина Цветаева, которой принадлежит их блистательный сравнительный анализ. И хоть время, когда, согласно Цветаевой, в русской школе «„Лесного царя“ учили – все! Даже – двух», безвозвратно прошло, стоит напомнить результаты ее проницательной работы[20]. Аккуратно сравнив все «несовпадения» немецкого и русского вариантов, Цветаева делает следующий вывод: перевод и исходный текст «совершенно разны». Образы Жуковского «добрее», а в целом его стихотворение – «страшная сказка на ночь», после которой «все-таки можно спать». А после «гётевской не-сказки жить нельзя».
Прежде чем двинуться дальше, упомянем вкратце об истории создания гётевского «Erlkönig» и о его содержании. Сюжет баллады был взят из датского фольклора крупнейшим немецким поэтом, историком и философом Иоганном Готфридом Гердером и не без сожаления отдан им Гёте. При этом Гердер ошибся, и повелитель эльфов, похищающий детей у неосторожных поселян, стал в его переложении «ольховым королем» (die Erle – ольха) – почти античным богом леса[21]. Путаница продолжалась долго – французский перевод баллады тоже содержит означенную ольху (Le roi des aulnes)[22].
Однако вернемся к тексту Гёте. Итак, отец с сыном ночью скачут через лес. Ребенок при этом слышит манящие посулы Лесного Царя[23], видит его самого – в отличие от отца, взору которого предстают вполне обыденные вещи: полоса тумана да старые ивы, в кроне которых играет ветер. Царь зовет ребенка, ребенок жалуется отцу, а последний советует сыну не бояться, ибо в реальности никакого Erlkönig нет. Когда его зов остается безответен, Лесной Царь переходит к угрозам («не хочешь охотой, силой возьму» у В. А. Жуковского), ребенок кричит от боли, отец скачет во всю мочь и, въезжая во двор, держит в руках мертвое тело сына.
Не вдаваясь в пересказ цветаевского анализа, попробуем кратко просуммировать то, к чему она пришла, сравнив темных духов, нарисованных двумя поэтами. С одной стороны, Лесной Царь Гёте реален, гипноти-чен, представляет собой «неизвестно какого возраста, без возраста, существо, сплошь из львиного хвоста и короны – демона», знающего, чем привлечь «детское сердце», находящего «интонации глубже, чем отцовско-материнские», а в конце угрожающего и убийственного. А с другой – у Жуковского – нам предстает «величественный старик», обрисованный очень неопределенно, да иначе нельзя: ведь «на самом деле» никакого Лесного Царя нет. Жуковский его «не увидел, не увидели и мы с ним. Поверил в туман и ветлы».
Поэтому оставим текст Жуковского и постараемся обратиться к оригиналу. По точному замечанию Цветаевой,
Т. Манн и Гёте – тоже тема отдельная и необъятная, и мы не станем забираться в эту вселенную для подкрепления тезисов, высказанных ниже.
Тексты Гёте и Жуковского приводятся в приложении к нашей статье, как и сделанный Цветаевой точный подстрочник, к которому может обратиться не владеющий немецким читатель. См. также замечания М. Цветаевой, приводимые А. Саакянц в комментарии к статье «Два „Лесных царя“» (Цветаева М. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1980. С. 458–464, 540–541).
У самого Гердера есть баллада «Erlkönigs Tochter» («Дочь лесного царя»), помеченная автором «Aus dem Dänishen», то есть «из датского» или попросту «Dänisch», «датское».
В английском переводе обычно используется близкое к первоначальному смыслу слово Erlking с объяснением его происхождения. На этом фоне заголовок Жуковского кажется достаточно приемлемым.
Вслед за Цветаевой нам кажется верным писать обе части его имени с большой буквы.