Персона нон грата. Полная версия. Александр Семёнович БрейтманЧитать онлайн книгу.
а время, проведённое в alma mater, прошло в тени гения. Хотелось бы думать, не напрасно.
В тот год среди ста зачисленных (о чём я уже упоминал) на филфаке оказалось семь мужчин. Правда, одного (некоего Кузина) отчислили сразу по окончании совхозного «семестра» по уборке каузики – гибрида кормовой капусты, брюквы и турнепса. Причина отчисления была совершенно неожиданная, даже нелепая, но, действительно, не совместимая с сеянием разумного и доброго: демобилизованный несостоявшийся учитель русской словесности задушил собственными руками, предварительно облачёнными в кожаные перчатки, кошку. Как говорится, без комментариев. Года два проучился с нами Виталя, как мантру повторяющий, видимо в чём то себя самого убеждая: «У меня протеже, протеже, протеже…». И всё же, несмотря на скудность мужского присутствия в этой сплошь женской филфаковской оранжерее, он был отчислен по причине полной необучаемости.
Те, кого помню и люблю…
Ромео из Биробиджана
Ещё через год «забрили лоб» забросившему учёбу по причине страстной и безответной любви к красавице-однокурснице обладателю тонкого литературного слуха с вечной каплей на кончике рельефно изогнутого носа, обаятельному и остроумному Юре Шульману. Он добросовестно выполнил свой гражданский долг, честно отмотав два долгих солдатских года на бескрайних просторах нашей необъятной Родины…
Недавно я обнаружил его в лабиринтах интернета как гражданина Израиля и блогера. Переписка по эл. почте отчего-то не задалась. Настаивать я не стал.
Возвращение в Свободный
В том же году подал заявление об отчислении совершенно обалдевший после первой педпрактики всеобщий наш любимец Серёжа Дорохов, некогда поведавший нам о своих французских корнях и родовом дворянском имени – Анри Мари Этьен Серж (чуткий к слову Шульман тут же продолжил – Огюстен Луи Камилл). Ладно скроенный и крепко сшитый, успевший поработать помощником кузнеца, он капитулировал перед суетной повседневностью «этого безумного, безумного, безумного мира» среднеобразовательной школы. Я часто вспоминал о нём, ярком и ни на кого не похожем парне из заштатного уездного городка. Что означали его аристократические манеры? А страстная приверженность к английской поэзии 16 века (из 154 сонетов Шекспира он знал наизусть больше половины)? Да и откуда вообще в мальчишке французская грусть? Что это – миф, спасающий от вязкой повседневности или вдруг проснувшаяся родовая память?
Возвратившись в Свободный, он вернулся и к прежней работе кузнеца. Помню, как однажды к слову он обронил, что, видно, его судьба – быть кузнецом. Правда, была в его жизни ещё одна попытка пойти наперекор. Лет через пять я неожиданно встретил его в Хабаровске. Тогда он как раз восстанавливался на заочное отделение и устроился на работу по кузнечному делу в какую-то эстетическую студию, где ему даже выделили небольшую комнатку. Мы с пятилетним сыном несколько раз там бывали. Они симпатизировали друг другу – простодушный ребёнок и неприкаянный взрослый.
Дойдя до ГОСов,