Чёрная Земля. Василий Павлович ЩепетневЧитать онлайн книгу.
Фимка здорово, натурально. Прямо артист.
– Я… Мне пора. – Клава тяжело, неуклюже слезла с лежака.
Вот так. Обгадил дружок ночку.
– Погоди, – пытался он удержать девушку, но больше для порядка, чувствовалось, ни ему, ни ей оставаться вместе не хотелось.
– Завтра свидимся, завтра, – Клава торопливо оделась. Он коснулся девушки и дрожь, крупная, неудержная, передалась и Никифорову.
– Завтра… – но закончить было нечем. Он потерянно, тупо смотрел, как Клава вскарабкалась на подоконник и соскользнула вниз. Надо бы проводить, наверное. Никифоров поспешил к окну, и увидел лишь мелькнувший в кустах сарафан. Тут же облако закрыло луну, и только на слух можно было проследить путь Клавы. Ладно, все равно не догнать, да еще он в таком виде, пока оденется…
Он и оделся, споро, быстрым шагом дошел дошел до калитки, но Клавы и след простыл. Где-то вдалеке слышались ее шаги, но громче их были песни цикад, расшумевшихся в ночи,
Пойти да наподдать Фимке?
Утром. Спокойно, без гнева, уча даст раза. Без гнева – главное.
Он вернулся, вскарабкался на подоконник.
Знобило. Странно, потому что здесь, у окна было тепло, воздух снаружи, спокойный, парной. Внутри же действительно зябко. Келья, да. Однако в монахи ему не с руки.
Удивительно, то цикад, орущих за оградою, здесь совершенно не слышно. Тишина.
И, будто услышав мысли Никифорова, кто-то засмеялся:
– Хи-хи-хи…
Смеялись совсем рядом, за дверью. На Фимку даже и непохоже, слишком высок, тонок голос. Наверное, кто-нибудь к нему пришел тоже…
Он лег, укрылся, поджал к животу ноги. Теплее, теплее… С Фимкой разбираться не хотелось, пошел он – именно туда. Дурак и есть дурак. Утром, конечно, придется стукнуть по шее, а лучше – высмеять как-нибудь. Мол, снилось мне, Фимка, будто ты…
Шорох, громкий, неприятный, шел снизу, из подполья. Развели крысюков. Церковные крысы, они – бойкие. Стало неприятно, хотя вообще-то Никифоров крыс не боялся, но и любить их было не за что. Воры, разносчики заразы, первый признак непорядка. Давить их нужно, давить и травить. Пирожки с толченым стеклом.
Возня стихла, но еще раньше Никифоров согрелся и уснул. Подумаешь, невидаль – крысы под полом…
Проснулся рано, поутру, с деревенскими. Вспоминал давешнее – сон, нет? Сейчас все казалось зыбким, чудным, такое с Никифоровым бывало. Приснится порой, что отец ему револьвер подарил, и потом, между снами, мучительно вспоминаешь, куда же револьвер задевался. А снилось часто, он наизусть знал тот револьвер, пятизарядный «кольт», старую, но безотказную машинку, свою машинку. Разумеется, никакого «кольта» на самом деле не существовало, у отца был именной «наган» вороненой стали, из которого Никифоров даже стрелял, но то – у отца.
Еще сонный, он оделся, толкнулся в дверь. Шероховатость дерева под ладонью, его твердость, вещественность убеждали – было, все было. Никифоров переступил порожек, вглядываясь под ноги. Чего ждал, что искал? Было чисто. То есть, не то, чтобы чисто совершенно, мусору хватало, но мусору обыденного, повседневного – щепочки, недокуренные самокрутки, просто клочки бумаги, дорожная пыль, кажется, следы