Слоу-моб. Денис Игоревич ТрусовЧитать онлайн книгу.
ьями, берут тёплые вещи, рубанки и сборники бардовской песни и уходят в леса. И вместе строят там город и живут в нём – поколение за поколением, живут ровно тысячу лет.
А потом вдруг расходятся, как ни в чём не бывало.
Тексты, которые вы встретите в этой книге – отголоски событий и состояний, имевших место во время одного из таких слоу-мобов.
Беспамятка
Если долго-долго-долго…
Если долго-долго-долго следовать по лесной тропинке на север от Ольховки…
Если долго-долго-долго следовать по лесной тропинке на север от Ольховки и при этом не прыгать, не ехать, не бежать, но сомкнуть большой и указательный пальцы правой руки на желтой головке одуванчика и медленно разминать эту влажную жёлтую башку – дважды вправо и трижды влево и при этом слегка прихрамывать на левую ногу и четырежды кланяться каждому встреченному на пути кусту можжевельника и трижды оборачиваться вокруг себя, каждый раз, как услышишь кукушку и не здороваться с сутулым мёртвым Теслой, сидящим на муравейнике и скрестить пальцы, проходя мимо огромного дуба в ветвях которого спит, свернувшись калачиком почерневший, но вечно живой Ленин и подмигнуть также вечно живому,но посветлевшему Дейвиду Боуи и не отскакивать от полупрозрачного чёрно-белого паровоза, но дать ему промчаться сквозь тебя, выхватывая и унося с собой все фантомные, не настоящие атомы и на развилках поворачивать туда, куда подует ветерок и спрятаться от первого дождя, но не прятаться от второго и третьего и запевать по дороге все песни мира и пропевать каждую из них до конца, пока она не превратится в пепел на губах.
И вот если беспрекословно следовать и сомкнуть и разминать и прихрамывать, если кланяться и оборачиваться, скрестить, не здороваться, подмигнуть и не отскакивать, поворачивать и сначала спрятаться, а потом уже не прятаться и запевать и пропевать, и ни разу при этом не ошибиться, то в конце концов ты вернёшься в самый-пресамый назад.
И вырастет шерсть и проступят запахи, которых ты никогда не знал и остановится волнение цифр и жужжанье эпитетов. И все звери, цветы и созвездия потеряют названья, а ты – своё имя, но это будет прекрасно и вовсе не страшно.
Нос по ветру, палка-копалка в сильном кулаке, подобное в подобном.
Ты найдёшь на опушке леса гнездо куропатки и поужинаешь тёплыми яйцами и закусишь пригоршней ежевики. И уснёшь под кустом во мху, а в далёкой-далёкой-далёкой-далёкой Ольховке тебя уже никогда не дождутся.
Сова
В лесу живёт двуглавая сова. Пушистый полуночный космос крыл.
Я тёмную поцеловал сосну. И как домой идти я позабыл.
В лесу живёт двуглавая сова. Но мы с тобой живём в полуквартире.
У нас за дверью не бывает зла, у нас за дверью дважды два всегда четыре.
.
В лесу живёт двуглавая сова, живёт как человек, как леший бродит.
И терпеливо неплетомое плетёт.
Мы – не рабы, рабы – не мы.
Хищник на воле.
qvarta vigilia
Я пытался удлинять память – с того четверга и по сей рождественский день, по ночам вставал, топтался вокруг стола, а на столе плясали чертяшки, совсем ещё нераспознанные, но уже грозные и опасные.
Иногда мне слышались серенады, как же, как же, со словами и музыкой, так громко, чтобы унять эту музыку, я бился головой о батарею, избавляясь от дьявольского пения до последней нотки.
Я пытался не выходить из дому, когда ночью они звали меня под окном, я держался, сколько мог – ногтями, телефонами, стишками и усмешками, но всё соскальзывало и неслось во двор, где они уже ждали, такие грустные, недосягаемо грустные – три сестры, три девицы, три порядка. И первая сестра была чернолица и когда она смотрела, она видела навылет. А вторая сестра была безрука, но когда она хватала за горло, нельзя было ни вырваться, ни убежать. А третья сестра узнавала человека, узнавала до самой глубины и после этого человек не жил уже долго.
И я стоял перед ними в снежной насыпи, надеясь, что ты придешь и встанешь между ними, сестра моя невеста. Но ты никогда не приходила.
Кундалини одинокого лыжника
Георгию Иванову
Он помнит ещё ржавое лето и песок на зубах и тёплую водку и огурцы и то, как она извивалась под ним и пахло орехами… и комары и комета…
Теперь – снег, ночь и лес совсем не узнать. Опять эта горячка, он так хочет её и это кажется ему удивительным, потому что он уже не видит, как раньше, а её можно увидеть только так, как он видел тогда.
Ускоряя бег, он думает, что они и так были ненужными, безразличными медиумами лета. Эта мысль почти успокаивает его. Ненадолго.
Поскрипывает снег под лыжами, чернеют сосны, краснеет страх в его голове. Раскачивается белый треугольник лица. Всё ясно. Ничего не ясно. В сугробах ему чудятся черты её лица, контуры тела – он хватает снег пригоршнями и ест и смеётся