Киноутопия. Антон РайЧитать онлайн книгу.
Сначала – сериал, потом – фильм. Мой телефон вам известен – звоните в любое время суток. Кроме ночи – ночью я сплю. И с часу до двух меня не беспокойте – я обедаю, а обед – это святое. После обеда я один час отдыхаю – надоедать мне в это время, значит, нажить себе смертельного врага. С шести до семи – ужинаю, а после семи о делах уже не разговариваю. И рано утром, то есть часов до десяти – тоже. В общем, я всегда на связи. До свидания.
Вырвавшись из удушающей роскоши кабинета Бахчи на свежий, правда тоже душноватый, предгрозовой воздух, Виктор Гольц шел и размышлял. «А может согласиться? Почему бы и не согласиться? В конце концов, в самом формате сериала действительно еще нет ничего криминального. Всё равно я буду снимать только то, что считаю нужным и только так, как считаю нужным, а если Бахчи это не устроит – пусть увольняет». С определенного жизненного момента Виктор взял себе за правило: когда его мысль заходила в тупик, он мысленно обращался к Канту. Но сейчас и Кант ему не помогал. «Звездное небо надо мной, – чтобы почувствовать свою ничтожность перед величием Вселенной, и моральный закон во мне, – чтобы почувствовать свое величие перед ничтожностью обстоятельств»14. Но над головой Виктора повисло мрачное свинцовое небо, которое только давило, но никак не просветляло, а сколько он ни прислушивался к внутреннему голосу, тот упрямо давал ему прямо противоположные по смыслу советы, скорее запутывающие его в обстоятельствах, чем возвышающие над ними. И вдруг ему вспомнилась фраза совсем другого, хотя и тоже немецкого философа: «Не бросай, храни свято свою высшую надежду!»15 «Именно, именно! – внутреннее воскликнул Гольц. – Но в чем состоит моя высшая надежда? Конечно, в том, чтобы снять „Фотографа“! Даже если я не прав, даже если прав Бахчи, и мое предназначение состоит в том, чтобы снять „его“ сериал, а не моего „Фотографа“, всё равно я должен снять именно „Фотографа“. Без этого фильма мне просто нет жизни. И я не могу откладывать это дело. Никак не могу. Сними свой фильм и разбейся!»16 В этот момент сверкнула молния, и через мгновение воздух был сокрушен чудовищным раскатом грома. Гольц рассмеялся – слишком уж псевдо-символичным показался ему внезапный разгул стихии. «А чему смеешься? Денег-то на фильм у тебя всё равно нет. И кто тебе их даст?» От унижения и безысходности его охватило отчаяние. Тут еще одна молния озарила город, и еще один раскат грома сотряс его. Гольц в задумчивости остановился: «Только один человек может меня спасти. Только у одного человека я могу найти поддержку в своем деле. Надо ехать в Санкт-Петербург. К Александру Сергеевичу Томскому»17.
Интермедия. Путешествие из Москвы в Петербург
Прибыв на Ленинградский вокзал без десяти шесть утра, Виктория Аргольц села на сапсан и, счастливо проспав почти всю дорогу, в 9.30 уже выходила на Московском вокзале. Интереснейшее, познавательнейшее
Сколько раз цитировалось этот отрывок – о звездном небе над головой и моральном законе внутри! Процитировал – вроде как и самого Канта читать уже не надо. Но нет, друзья мои, надо. Кстати, Виктор Гольц цитирует Канта неточно, но раскрывая суть философского послания. Вас же я призываю прочитать «Критику практического разума» и, добравшись до «Заключения», прочесть и отрывок о звездном небе и моральном законе – во всем его объеме.
«Ax, я знал благородных, потерявших свою высшую надежду. И теперь клеветали они на все высшие надежды. Теперь жили они, наглые, среди мимолетных удовольствий, и едва ли цели их простирались дальше дня. „Дух – тоже сладострастие“ – так говорили они. Тогда разбились крылья у духа их: теперь ползает он всюду и грязнит все, что гложет. Некогда мечтали они стать героями – теперь они сластолюбцы. Печаль и страх для них герой. Но моей любовью и надеждой заклинаю я тебя: не отметай героя в своей душе! Храни свято свою высшую надежду! – Так говорил Заратустра». (Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра». О дереве на горе).
«И я плакал и дрожал, как ребенок, и наконец сказал: «Ах, я хотел бы, но разве могу я! Избавь меня! Это свыше моих сил!» Тогда опять сказала она мне беззвучно: «Что тебе за дело, что случится с тобой, Заратустра? Скажи свое слово и разбейся!» (Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра». «Самый тихий час»).
«Джонни сел на пол и закрыл лицо руками. От обиды, от унижения его охватило отчаяние. Но недаром он был выкормыш нью-йоркских трущоб, старая закваска, которая помогла ему когда-то выжить в дремучих джунглях Голливуда, заставила его теперь снять трубку и вызвать такси, чтобы ехать в аэропорт. Один человек еще мог его спасти. Нужно было лететь в Нью-Йорк. К этому человеку – единственному, у кого он найдет силу и мудрость, которых ему сейчас так недостает, и любовь, которой еще можно довериться. К его крестному отцу, дону Корлеоне». (Марио Пьюзо. «Крестный отец»)