Сердцебиение. Опыты времён. Амаяк Павлович Тер-АбрамянцЧитать онлайн книгу.
руки на стройке никогда не помешают… Ты ведь каменщиком до войны был?
Сетрак уставился на Авдеича своими огромными ставшими от удивления из голубых синими глазами.
4.
Через несколько суток поезд нёс его в Закавказье. Позади остался луганский перрон. Лишь один человек провожал Сетрака – начцеха Мелконов. В руке у него был ящичек перетянутый бечёвкой и сумка с абрикосами:
– Вот возьми, мать моя тебе напекла всего вкусного на дорогу, печенья ореховые, лаваш, там ещё что-то. А абрикосы, – он протянул сумку пахнущую свежими плодами, – съешь в первую очередь, пока не испортились, только руки мой обязательно…
Паровоз зашипел, зачухал.
– Напиши как будешь там, пиши прямо мне на завод, в цех!
– Прощай Луганск, – вздохнул Сетрак, они обнялись с начцеха, и Сетрак заторопился к вагону.
Проехали Ростов, с долгими остановками добрались до Туапсе, где Сетрак впервые увидел едва не ослепившее его душу море. Сочи, Сухуми – какие благословенные края! Всё больше в вагоне армян, но понимая их язык, Сетрак говорить стеснялся – язык луганских армян слишком изменился за десятилетия. Много говорили о строющемся Ереване, об архитекторе Таманяне. «А что, подумал Сетрак, – руки есть – каменщиком буду, полсотни – не возраст!»
В Тифлисе он улёгся спать и слушал возбуждённые голоса соседей. – Город… Совсем новый!.. – Из розового туфа будет! Небывалый в Мире! – Самый красивый! Самый!.. Самый!.. Самый!.. – стучали колёса на стыках рельс…
Черепки
Помню жаркий летний день. Мне лет 13, и я брожу по территории пионерлагеря «Кузнечики» и скучаю. Почему-то я один: видимо другие ребята на волейбольной или футбольной площадках, но командные игры я не любил: только те, в которых человек сам за себя, борьбу, к примеру, плавание… Но тренера по борьбе в лагере нет, речка неподалеку мелкая по пояс, да и то нас туда не водят. Жарко припекает солнце, пахнет травой и сухими сосновыми иглами. Я брожу рядом со столовой и пищеблоком. Почему-то тем летом мама не повезла меня, как обычно, на море. Теперь, я думаю, это случилось вследствие дорогих семейных трат – на телевизор «Рекорд» и на холодильник «Смоленск». Рядом с тропинкой к столовой большой матерчатый портрет Никиты Хрущова во весь рост, натянутый на деревянную раму: лысый брюхатый дядька в украинской рубашке и в серых брюках, и радио орёт на весь лагерь что-то фальшиво оптимистическое, отчего на душе становится ещё более пусто и тоскливо. «Ох, – думаю я, – пусть меня родители заберут раньше смены!» Друзьями в лагере я не обзавёлся, книжек интересных не было… И запреты, запреты, а главный: не выходить за территорию лагеря. А хочется, но я пионер – всем пример, «сознательный», понимаю, что если мы не будем уважать правила, то не построим коммунизм! Рядом со столовой прямоугольная железная ёмкость, заполненная дождевой водой. Я склоняю лицо к воде и вижу как по её поверхности туда и сюда бегают лёгкие паучки с множеством тонюсеньких ножек, под которыми