Мак и его мытарства. Энрике Вила-МатасЧитать онлайн книгу.
ожидании чего-нибудь, сознавая при этом, что ждать нам нечего…».
В «Поединке гримас» сквозь несложный криминальный сюжет, проходящий по всему роману, постепенно проникают, набирая силу, элементы чего-то иного. Один из них – он кажется маловажным в этом рассказе и почти случайным, не привлекающим к себе внимания, – это «яванский зонтик», забавное изделие, которым чревовещатель позднее убьет севильского цирюльника.
В определенный момент сын обрушивается на отца и сообщает, что с него довольно:
– Ты измучил меня, папа. Я – поэт, а ты – всего лишь безработный чревовещатель, истерзанный неудачами и злостью, а еще – завистью к тем коллегам, кто добился успеха и кого ты, не сомневаюсь, сожрал бы живьем.
В ответе отца звучит спокойная и мудрая насмешка:
– Не беспокойся, я попрошу увеличить нам обоим жалованье.
Это вроде бы не вяжется с тем, что выкрикнул ему сын, однако на самом деле имеет к нему прямое отношение, ибо намекает на то, что и сын не зарабатывает денег, он тоже бедствует, волоча за собой бремя отцовских неудач.
Несколько позже мы видим, как под оглушительный рев вертолетов, прибывших тушить пожар в лесу поблизости, отец и сын нашли убежище – и в этом бегстве столько же трагического, сколько и комического – на чердаке соседского дома. И там начинается их впечатляющий поединок гримас.
Чревовещатель пишет: «Моему сыну очень пришлись по душе идея и правила этой дуэли: мы должны довести до пределов наши гримасы – самые личные, самые интимные, невозможные ни для кого иного, кроме каждого из нас, и, не смягчая их, дойти до самых что ни на есть язвительно-едких и неотразимо-уничижительных».
В финале победителем выходит отец: он оказывается более гримасным. А последняя его ужимка, когда указательными пальцами он растянул себе рот, так что все зубы вылезли наружу, а большими – оттянул веки, выпучив глаза, столь чудовищна, что его бедный сын, его злосчастный соперник, не в силах придумать гримасу пострашней, сдается. Силы оказались неравны. Победу одержал тот Монстр, что был старше годами: Вальтер.
Вечером опечаленный, растерявшийся и потерявший победу сын, с каждой минутой все горше оплакивающий поражение, словно бы бродит по непроглядно-черному белому свету, по территории страха и недоверия, и застревает на некой горестной фразе, которую твердит снова и снова, как больной попугай. И повествователь вдруг начинает вещать заплетающимся языком, словно в полусне, или выпив какого-то зелья, или просто перебрав спиртного. И не происходит решительно ничего, если не считать наших страданий от жестокой качки – не килевой, а стилевой. Нетрудно найти эти тягостные явления в романе Санчеса, потому что, сколько мне помнится, эти вот моменты, которые свинцом обрушиваются на голову ничего не подозревающего читателя, – это абзацы, состоящие, как правило, из нескольких фраз, настолько рыхлых и бессвязных, тяжеловесных и неуклюжих, что вчуже стыдно за автора.
И наконец, оставив позади доведенную