Коридор затмений. Татьяна СтепановаЧитать онлайн книгу.
Федор Матвеевич? – спросил Макар, когда они в глухой ночной час покинули морг и садились в машину Клавдия Мамонтова.
– Нет, пока не время. – Гущин позвонил оперативникам в Чугуногорский УВД и приказал отпустить и Лаврентьева, и его жену. – Он от нас никуда не денется. То, что мы имеем сейчас, – немногое, косвенное. Надо дождаться результатов экспертиз всех улик, что обнаружили в квартире. А завтра мы с вами навестим их единственную родственницу Евгению Лаврентьеву. На нее нам надо самим взглянуть, а? И показания ее необходимы.
Клавдий Мамонтов понял – Гущин колеблется, он не совсем уверен. С его опытом он привык не доверять ситуации, когда в отношении одного-единственного фигуранта копится уж слишком много подозрений. Его вопрос про удар ножом – могла ли женщина нанести… Он неспроста, конечно.
– Значит, завтра к их тетке, а сегодня ко мне всей нашей дружной компанией! – возвестил Макар.
Он не выказывал никаких признаков усталости или тревоги после морга и прозекторской, после той страшной кухни, где пахло кровью и куриной лапшой пополам с перегаром. Все происходящее словно взбодрило его, вытащило из черной беспросветной депрессии, в которой он пребывал.
Они на большой скорости мчались по темному шоссе, свернули на бетонку – уже в родных Бронницах. И до дома Макара на Бельском озере оставалось им совсем немного.
Как вдруг произошло это.
То, что впоследствии Клавдий Мамонтов не мог назвать иначе как дикостью.
Глава 7
Дикость
На пути к Макару в гости Клавдий Мамонтов, сидевший за рулем внедорожника, и Макар, устроившийся рядом с ним, то и дело поглядывали на полковника Гущина, расположившегося на заднем сиденье. Он задумчиво молчал всю дорогу. Клавдий Мамонтов отметил, что Гущин за время реабилитации после госпиталя, недель и месяцев, когда он, еще больной, работал в Главке в кабинете, зарывшись в служебные бумаги и не выезжая на места происшествий, даже не прибавил в весе. Его постковидная худоба стала постоянной. Он по-прежнему страдал отсутствием аппетита. Находивший раньше в обильном застолье радость жизни и способный рассуждать о достоинствах стейков и шашлыков часами, он словно вычеркнул теперь еду и кулинарию из своих предпочтений. Но он выпивал – конечно, не так, как Макар, способный погрузиться в многодневный запой, но позволял себе рюмку коньяка, и нередко. Прежний крепкий жизнерадостный толстяк Федор Матвеевич Гущин изменился навсегда. Теперь, если рисовать его портрет в стиле Пикассо, весь он состоял бы из острых углов и резких линий – на осунувшемся лице выдавались скулы да глаза блестели. В минуты покоя он устремлял взгляд куда-то внутрь себя, словно ища ответы на важные вопросы. Взгляд Гущина смягчался, теплел, лишь когда он обращался к Клавдию и Макару.
Он порой учил их уму-разуму – ненавязчиво, но по-отечески строго. А Макар после событий прошлого страшного дела и спасения Гущиным маленькой Августы просто в рот глядел полковнику, считая его