Гамбит Воскресенского, или Как я свергал Александра Лукашенко. Юрий ВоскресенскийЧитать онлайн книгу.
ли не самым важным в своей жизни. Что-то в нем изменилось в те самые пограничные мгновения между прежней жизнью, позорной смертью и жизнью новой. Так мир получил гения психологической прозы.
Но мое будущее мне столь ясно не вырисовалось даже после самодемонстрации такого «кейса», как принято сейчас говорить. Мешок на голову – это далеко не всегда к просветлению и слава. Пятерку декабристов повесили как раз с мешками на головах. Хотя и веревки там рвались, и на помилование высочайшее можно было рассчитывать. Куда там… Только афоризм поэта Рылеева и остался на память о том безобразном эпизоде нашей истории: «Что за страна? Даже повесить нормально не могут».
Тем временем мы наконец-то приехали. Меня вытащили из «тайного экипажа», понесли наверх, по крутым ступенькам. Дальше была еще одна лестница, на этот раз покрытая красной ковровой дорожкой. Я ее достаточно отчетливо видел, глядя себе под ноги. И тут мешок с моей головы наконец-то сдернули.
На меня пристально и строго глядел со стены уроженец нынешней Минской области – лучший друг чекистов и беспризорников Феликс Эдмундович Дзержинский.
Доводилось читать где-то, что Железный Феликс интуитивно видел то, что было скрыто от обычного человека, мог предвидеть будущее. Ну а его проницательный, огненный взгляд стал одним из символов советской эпохи. Возможно, это был своеобразный психологический прием со стороны товарищей из сферы госбезопасности – подставить меня под чудотворный портрет. Но это я сейчас так думаю, иронично улыбаясь, а тогда лишь единственная мысль одинокой рыбкой мелькнула в моем обостренном разуме: «Слава Богу, к серьезным, государственным людям попал, не к бандитам каким-то. Уже хорошо».
Ну а дальше, не дав расслабиться и перевести дух, мне устроили длинный, многочасовой допрос, на первых стадиях без протокола. Менялись опера один за другим. И не было среди них добрых полицейских, как в кино. Все они были как на подбор предельно требовательными. Им очень хотелось уличить меня в том, чего я никогда не делал: в организации массовых беспорядков, в подготовке антигосударственного мятежа, в финансировании протестов и тому подобном.
В общем, наши взгляды на мою роль в происходящем по стране в августе 2020 года принципиально расходились. И это стоило мне определенного здоровья. Развивать и уточнять свою мысль я не буду, скажу лишь, что никакого стокгольмского синдрома[3], который мне позднее приписывали бывшие соратники, у меня не развилось.
Я прекрасно понимаю, что оперативные работники не церемонятся при осуществлении комплекса оперативных мероприятий. Их тренируют и обучают жесткому задержанию, тем более когда на кон поставлены стабильность и спокойствие страны, а впереди маячит тень гражданской войны.
Что касается следователей, то так полюбившееся ими чистосердечное признание, полученное на стадии предварительного расследования, досталось в наследство не от советского прокурора Андрея Вышинского
Стокгольмский синдром – развитие симпатии к своим похитителям.