Поздняя осень в Венеции. Райнер Мария РилькеЧитать онлайн книгу.
рукам не до потерь,
и лик Ее открыт, как будто дверь
в тень сумерек, чьи отсветы – намеки,
когда в улыбке милостивой щеки,
пока блуждает свет среди утрат.
Царь чувствует закат, и царь поник.
Он шепчет: как Твои понять уроки?
Страшимся, страждем, ищем, где истоки;
Твой любящий влечет нас вечно Лик,
но почему черты Твои далёки?
Лишь для святых Ты радостный родник.
И царь в тяжелой мантии своей
всех подданных недвижней и слабей;
душевного спасения не чает,
хотя блаженство ближе средь скорбей.
А бледный царь, чьим волосам больным
тяжел венец, жил помыслом иным,
лицом, что незаметно остальным,
подобен Лику в золотом овале
и, облачен сиянием родным,
не смел признать: Она его встречает.
Два облаченья восторжествовали
так в тронном зале златом неземным.
Певец поет перед сыном государя
Памяти Паулы Беккер-Модерзон
Дитя! Когда смеркается вокруг,
твой обиход – лишь песнь былого блага,
когда в крови певца таится сага,
а голос – мост, где слышен отзвук шага,
и струны – продолженье чутких рук.
Поведает о том, что вне времен,
о возникающем из паутины
и образующем свои картины,
в небывшем жизнь, в несбыточном глубины,
и петь он будет, ими умудрен.
Ты отпрыск рода знатного, в котором,
за жизнь твою страшась издалека,
мужи и жены молчаливым хором
с портретов смотрят, как, смущен простором,
ты в белом зале взор встречаешь взором
и светится твоя рука.
А жемчуг с бирюзой тем драгоценней,
завещанные женами, чей взгляд
с картин или с лугов из царства теней,
и жемчуг с бирюзой тем драгоценней,
и кольца жен с девизами священней;
их запах, шелестя, шелка таят.
От них ты геммы получил в наследство,
чей блеск из окон предвещает взлеты,
у книг же, что твое листало детство,
в шелках их подвенечных переплеты,
но письмена – всего лишь только средство,
и с позолотой и без позолоты
в них твое имя и его оплоты.
Все, кажется, уже произошло.
Как будто не придешь ты никогда,
спешили в кубках омочить уста;
пусть им сулила радости мечта,
во всех скорбях им было тяжело,
и неспроста
заложник ты стыда.
О бледное дитя! Ты жизнь при этом.
Пришел к тебе певец и подал весть.
Ты больше леса, грезящего летом,
и солнечным ты преисполнен светом;
и серых дней напрасна месть,
и жизнь твоя с твоим большим секретом:
отягощенный предками, ты есть.
Былые времена легки, как вздохи;
жизнь среди них тебе не надоест;
к чудесному готовят их сполохи,
когда