Три повести. ЛАРИСА ПОРХУНЧитать онлайн книгу.
Лилечки, но она – это вообще особый случай.
А что касается прозвищ, то наш двоечник и прогульщик Семён Бондарь назвал меня однажды Дорой, типа от Дарецкой, наверное. Грамотей, блин, даже не заметил, что там корень другой. Но мне это совсем по другой причине не понравилось. В этом имени явно слышится что-то громоздкое, дородное и несуразное: ДО-РА. И я даже сказала, что если он ещё раз меня так назовёт, то сильно пожалеет. Я тогда не знала точно, что сделаю, но наверное вид у меня был весьма убедительный, потому что больше я ни от него, ни от кого другого ничего подобного не слышала.
А вообще Юрка, когда мы заговорили об этом, заметил со смехом, что я к своему счастью не знаю, что такое обидные клички, вот его, например, часто называют хоббитом и я подумала, что действительно всё познаётся в сравнении. Потому что, если тебя называют хоббитом, это действительно жесть. И возможно Юркина готовность к нападению, связана ещё и с тем, что он знает, как уязвим в плане своей, ну очень своеобразной внешности. Это его триггер, уязвимое место, которое саднит, как рана без кожи, а потому он всегда под защитой высокого напряжения, как оголённый провод. Не знаю, кто как, а лично я его очень хорошо понимаю, наверное поэтому мы и подружились.
Ну вот, Юрка – хоббит, а Олег, значит, Кабан. И это несмотря на то, что он высокий и подтянутый, с правильными чертами лица, прямыми, русыми волосами, длинной, косой чёлкой, которая ему очень идёт и постоянной, какой-то извиняющейся полуулыбкой на лице. Как будто он боится, что кому-то мешает и этой смягчающей улыбкой просит прощения за своё присутствие.
Но вообще другого бы засмеяли, а Олега не сильно трогают. Что-то в нём такое есть, что-то неясное, глубокое, что не даёт позабавиться вволю, потому что об него, а точнее о его взгляд, ну как будто спотыкаешься. И даже не сразу понимаешь, в чём тут дело. Юрка мне рассказывал, что при знакомстве с Олегом, ему тут же захотелось спросить: «Эй, братан, что с тобой не так?!»
Но потом, он, видимо, привык к Олегу, как и мы со Светкой, и уже не реагировал так остро.
А ещё мне кажется, что если бы моя мать вздумала вот так же разыскивать меня чуть ли не с фонариком, то я бы уже, наверное, набирала телефон доверия какой-нибудь социальной службы, чтобы пожаловаться на насилие над бедным подростком. Надо мной, то бишь. Это же позорняк, ниже плинтуса. А Олег – ничего. В том смысле, что не протестует. Его это даже не цепляет.
По-моему, он вообще на разные там родительские происки не обращает внимание. Ему кажется, что это пустяк. Я однажды не выдержала и спрашиваю: «Зачем ты позволяешь матери забирать тебя домой, как пятилетнего?» А он не понял даже о чём это я, и пожал плечами, – она же, говорит, волнуется.
Обычно Олег сидит молча и довольно редко подаёт голос, хотя выглядит вполне довольным, только глаза его… Грустные такие и будто смотрят не наружу, а внутрь. Так что совсем даже непонятно, нравится ему с нами время проводить, привык он, или просто от нечего делать.
… Наконец, Светка резко поднимается,