Прочерк. Лидия ЧуковскаяЧитать онлайн книгу.
у Блока по другому поводу в других стихах: «смущенно и дерзко…»). Да, уверенно и робко.
Из озорства мне хотелось спросить: а к какому классу «особ» принадлежит, по его мнению, та прохожая дама с лицом Богоматери? Но я удержалась.
– А как вы думаете, – спросила я, – почему именно это стихотворение полюбилось вам и отворило калитку? Ведь у Блока столько гениальных стихов.
– Н-не знаю, – ответил Митя, помолчав, – может быть, «мальчик в белой шапке»?
Как твой мальчик в белой шапке
Улыбнулся на тебя?
Он улыбнулся сам.
– Я это вдруг ясно увидел. «Ты ведешь его за ручку, / Не даешь ему упасть». Мальчик идет, глядит по сторонам и спотыкается. Не иконный младенец Христос, а просто мальчик в белой шапке. Но он тоже маленький Иисус… Не могу ответить. Не понимаю.
– Блоковские чары объяснить нелегко, – сказала я. – Сомневаюсь, чтобы когда-нибудь кто-нибудь объяснил. Помните «Утро в Москве»?
Упоительно встать в ранний час,
Легкий след на песке увидать.
Упоительно вспомнить тебя,
Что со мною ты, прелесть моя.
Я люблю тебя, панна моя,
Беззаботная юность моя,
И прозрачная нежность Кремля
В это утро, как прелесть твоя.
Создано это стихотворение словно из ничего. А из чего? Ни марксистским подходом, классовым, ни «конвергенцией приемов» тут не возьмешь. Рифмы-то, рифмы до чего уж убогие – курам на смех! – тебя, моя, твоя – черт знает что! Сплошные банальности: беззаботная юность, упоительно… прелесть, нежность, юность… А ведь и в самом деле упоительно!.. В чем же тут секрет? «С научной точки зрения»?
Я люблю тебя, панна моя,
Беззаботная юность моя…
Конечно, – фонема, фонетика, звукопись: «ранний час» в первом четверостишии созвучен «панне» во втором; и звуками м и н пронизано все стихотворение: «Беззаботная юность моя» и т. д. Ну и подсчитали, а дальше что? Чем объяснить чары?..
И прозрачная нежность Кремля
В это утро, как прелесть твоя.
В чем прелесть – не Кремля, а стихов?
– Ну, поздравляю, – вмешался Цезарь, – теперь Лида обоих нас до смерти заговорит стихами.
Я и в самом деле была стихоопасна. Знала наизусть весь третий том Блока и любила читать его вслух. И чтобы мне читали.
Не обратив внимание на Цезарево неудовольствие, я продолжала читать. Помнится, из цикла «О чем поет ветер». Тоже «сделанные из ничего».
Было то в темных Карпатах,
Было в Богемии дальней…
А Митя в ответ прочел «Авиатор», «Антверпен», «Ты помнишь, в нашей бухте сонной».
Цезарь, громко двинув стулом, ушел к себе. Мы двое, сидя у печки, продолжали обмениваться стихами.
Через несколько десятилетий я рассказала о печке, о Блоке, о «начале начал» Митиному давнему другу, математику Гершу Исааковичу Егудину. Он познакомился с Митей раньше, чем я, лет на пять раньше, и хотя оба они занимались точными науками, но свела их и на всю жизнь подружила литература.
«– Представляешь себе коридор Университета? – говорит Герш Исаакович. – Коридор длинный, как улица, с одного конца еле виден другой. Я расхаживал по коридору