Золотой воскресник. Марина МосквинаЧитать онлайн книгу.
на рояле руками и ногами, он играл всем, что имел. И как играл! Стоит ли говорить, что знакомство с Мишей вдохновило меня на книгу “Моя собака любит джаз”.
– Джаз – это состояние, похожее на сумасшедший транс, – объяснил мне Альперин. – Ходьба по лезвию ножа. Jazz – это fuck – когда Божественная Энергия переливается через край и прет драйв!..
– Люди преклоняются перед великими именами, – возмущался композитор Миша Альперин. – “Ты джазмен – играй, как Эллингтон!” А моя мама не была негритянкой, она была еврейская мама, она пела мне еврейские колыбельные, а в этом – всё.
Плакатик Андрея Логвина, пришпиленный к обоям в виде записки:
Надеюсь, ты знаешь, как я тебя люблю?
“Дорогая Марина! Дорогой Леонидас! Боюсь, что мои письма не дошли до вас. Так что опять и опять поздравляю вас с Рождеством! Сижу я во Франции прекрасной на северо-западе в Бретонии, на берегу Атлантики, в чудесном городке Ренн. Скучающий по вам Резо пишет и пишет пьесу, потом рвет, выкидывает, потом снова пишет и думает о вас. А пишет он, любящий вас, все по-прежнему о Кутаиси, и пьеса так и будет называться «Кутаиси». Очень интересно, что у вас нового? Новые книги? Выставки? Даблоиды? Стомаки? Очень беспокоюсь о вас. А письма ко мне посылаются следующим образом: пишется письмо, ищется иностранец, серьезный, а то среди них тоже попадаются, как наша Лия Орлова, необязательные, и просится отправить письмо мне. Сейчас я в кафе и адреса своего не помню. Дождь, и не хочется идти домой. А рядом почта! Счастья вам! Ваш Резо Габриадзе”.
Перед отъездом Дины Рубиной в Иерусалим я повела ее в Зоологический музей.
– Ты когда-нибудь бывала в Зоологическом музее?
– Нет, никогда.
– Как же так? – я воскликнула. – Ты уезжаешь в другую страну, еще не всех чучел повидав в этой?!
Поэт Сергей Махотин, провожая меня на Московском вокзале из Питера, протянул на прощанье конверт, там были стихи:
Марина, приезжай скорей,
Счастливо, до свидания,
Что я Сергей, а не еврей,
Не обращай внимания.
Приснился сон – кто-то говорит:
– Когда ты что-то пишешь, – и он показал – как будто пальцем по бумаге, – обойми это своим горящим сердцем, – и в воздухе нарисовал сердце.
В редакции журнала “Знамя” случайность свела меня с Александром Ерёменко, прославленным Ерёмой, “королем поэтов”. Он вошел в комнату и мрачно всех оглядел. Подумала: “Это Ерёменко”. Хотя никогда его не видела. Замотанный шарфом, подшофе, лохматый, усатый, аура гения полыхала вокруг, и нечем мне было привлечь его сердце, кроме как своим бушлатом. Лоцманский бушлат английского моряка был на мне, этого обстоятельства Ерёменко никак не мог оставить без внимания: в далекой юности, воспользовавшись минутной отлучкой военкома, Ерёма САМ переложил свои документы из стопочки “пехота” в стопочку “морфлот”.
– Хотя там на год дольше служить, – сказал он мне в кофейне, куда мы потом зашли. – Зато не носить сапогов!
Ерёма был очень суров на вид. От него исходила