Прошлая любовь. Horacio QuirogaЧитать онлайн книгу.
его выражения в сочетании с мягкостью взгляда. Удивительно было видеть, как Моран впервые улыбнулся; от этого человека, высеченного из стали физически и морально, можно было ожидать чего угодно, кроме мягкости его глаз, когда он улыбался. И это, если подумать, насколько нелюбезными должны были быть те самые пылающие гневом глаза, в значительной степени объясняло необыкновенную притягательность, которую Моран оказывал на тех, кто попадал в сферу его влияния.
Аурелиана, естественно, почувствовала его, позволив ему увлечь себя с закрытыми глазами.
Собственная грубость Морана, временами очень тяжело переносимая, казалась незаменимой и справедливой в его работодателе.
Его девушки тоже это чувствовали. Неподвижные и немые, когда он встречал их на пути или говорил с ними, они не отрывали глаз от его глаз, ожидая малейшего намека на шутку; и как только серьезность этого выражения растворялась в улыбке, которую мы знаем, существа светились от счастья, чувствуя, что этим единственным мгновением сполна отплатили за привычную для их работодателя твердость.
В мастерской, впервые с тех пор, как он прошел через турникет, Моран почувствовал себя как дома. Это был его собственный дом, без всякой смеси привязанностей. Все говорило только с ним, он один все помнил. И его душа при виде скамьи плотника, стола механика, его печи распахнулась в улыбке, подобной той, что была на его лице. Эти инструменты, испачканные его потом, ждали его, верные, и только для него одного, висели в своих кольцах, чтобы снова начать работу.
Но если столярные инструменты оставались на своих местах, то механические инструменты были зажаты в углу стола.
– Я убрала их, сэр, – объяснила Аурелиана, – из-за утечек.
– Но я оставил тахо на столе", – предупредил Моран.
– Да, сэр, были, но ночью мыши их переместили. Их слишком много, сэр. Поэтому я разобрал инструменты и собрал их в углу.
Моран взглянул на крышу, чья сначала реечная, а затем покрытая цветными металлическими листами крыша напомнила ему о многих несчастьях.
По сути, крысы – или мыши, как говорят там, – укрывались в пространстве между крысами, и тотальная война, объявленная Мораном против крыс, всегда разбивалась об эту траншею наверху, которую они шли укреплять своими крашеными рогожами, асбестовыми бумагами и веревками.
– А приятель, сэр?
– Нет, спасибо, мне не хочется. Принесите кофе из боулинга и поджарьте его. Когда вернетесь, приготовьте его для меня.
И в своих дымчатых гоночных очках, которые Моран обычно надевал в часы большого света, он пошел вниз по склону холма вдоль бананала и в кустарник, нервно наслаждаясь удовольствием от ощущения того, что его рука снова сжимается в кулак с мачете.
Наступала ночь, когда Моран вышел из леса, его лоб вспотел, а очки он держал в руке. В течение трех часов он чувствовал себя счастливым, как пленный зверь, которого наконец-то выпустили в пещеру, и после трех часов восхитительного трения в темноте он высунул голову, чтобы обнюхать