Птаха. Евгения МулеваЧитать онлайн книгу.
изрытая песочными канавами с торчащими новехонькими трубами, которые кинули, но не засыпали, лужами, снежинками, лужами… В весенней куртке было зябко, ветер ревел и кусался, дёргал волосы, стягивал шарф. Из-за снега, из-за разметавших прядей я видела только ботинки, мокрые джинсы над ними и мокрый асфальт под. Ближайшей Пятёрочкой сегодня не обойтись, надо топать дальше через две остановки туда, где под крылом большого супермаркета примостился частный хозяйственный, лишь бы он был открыт.
Я параноидально сунула руку в холщовую сумку, уже в третий раз, в ней, кстати, официально «нет ничего кроме любви», в кошельке незабытом, нет, незабытом! тоже, денег в особенности недостаёт. В колбасном проходе толпились грузные тётки в тёмных очках, самошитых масках, садовых перчатках. Тётки щупали сосиски, упаковку за упаковкой, нюхали, тыкали, гладили. Минуя тёток, я нырнула в алкоголь. Я не пила уже месяца два, как Ася призналась. Пивные очереди лукаво посматривали: «у нас тут акции – купи две и третью тоже купи». По соседству дремало шампанское. Ася обещала купить мне, когда картину продам, или комикс просмотры наберёт, или группа подписчиков – никогда, в общем. Просто так шампанское, даже карамельное, даже по акции, не пьют. Алкашка закончилась, меня вынесло в хлеб. В деревянных загончиках одиноко длинели бутафорские багеты, круглился голый раздан, бухчал на весь свет черныш-бородинский. Пахло мерзковато, то близилась рыба. Мне же нужен корм, курица и что-то сладкое, три помидора и капуста, и антисептик, которого нет. В пустой корзинке перекатывались три черные ручки, один чёрный маркер, одно жёлтое мыло. За плечом в сумке прячется новая розетка белая, как небо сегодня, как маски, надеюсь, с ней на кассе не выгонят. Чек я, конечно, забыла.
Я вернулась к мылу и порошкам, побродила между бритвами и шампунями и, не глядя сунула в корзину краску, едва ли мой прежний цвет, но лучшего здесь не найти. Дешовка. Если не перекроет этот рыжий, буду плакать. Сколько я к ней присматривалась? Неделю, две… Мой тёмно-тёмно-русый был словно кора дуба, словно лес, а этот! Такое поверх фанеры клеят, школьная парта, кондитерская плитка за двадцать рублей.
[Князь]
Темный зал. Синие потолки, точно выплавленные изо льда стены, резные колонны, беспросветная темнота за окном. Я сын моего отца. Я будущий князь. Я ничего не боюсь. Эта Лэя… Эта Лэя сидела троне. Ох, боги добрые! Мои дружинники отступили, оробели точно дети. Была бы воля моя, убежал. Но птаха смотрит – не уйду. Я княжич, что мне колдунья? Слуги её уселись на ступеньки трона точь-в-точь канарейки на жёрдочках. Глядят-перешептываются, на людей не похожи: клювы
Она словно родилась из камня этого, и лицо не живое, и глаза холодное пламя, солнечный свет на морозе. Она поднимает руку, едва-едва отрывает от подлокотника трона, и буря за окном унимается.
– Сын человечьего князя, ваша милость! – объявляет скрюченный вельможа. Платье его зелено, бакенбарды точно жучьи усы, да и сам он на кузнечика похож.
Колдунья кивает. Она знает, конечно же, знает и на церемонии ей глубоко наплевать. Это для нас устроили.
Меня толкают в спину. Я должен выйти, встать перед троном и сказать:
–